Светила

В Хокитику А-Су заглядывал нечасто. Он почти не покидал своей хижины в Каньере, что была обустроена как модный салон: диваны-кровати у каждой стены, повсюду подушки, стены задрапированы тканями, дабы удерживать и вбирать в себя тяжелый дым, кольцами поднимающийся над трубками, над жаровнями, над спиртовыми лампами и над печкой. Курильня опиума производила ощущение непоколебимой устойчивости, и впечатление это еще усиливалось благодаря духоте и теплу здешней спертой атмосферы; только здесь А-Су привык чувствовать себя вполне комфортно. Однако ж за последние две недели он съездил к устью реки никак не менее пяти раз.

Утром 14 января (где-то за двенадцать часов до того момента, когда Анна Уэдерелл едва не распростилась с жизнью) А-Су получил весточку от Джозефа Притчарда о том, что в аптеку только что доставлена на продажу долгожданная партия опиума. Собственные опиумные запасы А-Су почти иссякли. Он надел шляпу и тотчас же отправился в Хокитику.

В Притчардовой аптеке он приобрел полфунта смолы и заплатил золотом. Уже выйдя на улицу – обернутый в бумагу брикет надежно покоился на дне наплечной сумы, – он ощутил прилив особого летнего настроения, каким хокитикское утро дарило его куда как нечасто. Сияло солнышко, ветер с Тасманова моря придавал воздуху солоноватую, пикантную остроту. В уличных толпах ощущалось что-то радостное и яркое; А-Су переступил через сточную канаву, и проходящий мимо старатель приподнял шляпу и улыбнулся ему. Воодушевленный этим случайным жестом, А-Су решил ненадолго отложить возвращение в Каньер. Он с часок пороется в ящиках старьевщиков, что торгуют грузом с затонувших кораблей, на Танкред-стрит – в качестве подарка себе, любимому. А после, пожалуй, можно в лавке купить шмат мяса: дома суп сварить.

Но на углу Танкред-стрит А-Су застыл как вкопанный: от его праздничного настроения не осталось и следа. В конце улицы стоял человек, которого А-Су уже больше десяти лет как не видел и кого, вплоть до этой минуты, увидеть вообще не надеялся.

Со времен последней встречи его старый знакомец очень сильно изменился. Годы обезобразили его надменное лицо, а за десять лет в тюрьме его грудь и руки нарастили внушительную мышечную массу. Зато поза осталась знакомой: он стоял, чуть развернув плечи и подбоченившись, как в добрые старые времена. (Как странно, размышлял А-Су позже, что жесты и мимика остаются прежними, в то время как тело меняется, ветшает и понемногу сдается старости: как будто жесты – это и есть подлинный сосуд, ваза для цветка-тела. Ибо то был Фрэнсис Карвер собственной персоной: красовался, чуть выдвинув бедра и ссутулившись, – в другом подобная осанка показалась бы расхлябанной. Но такова была сила личности Карвера и весь его облик, грозный, мрачный и внушительный, что он вполне мог позволить себе презреть предписанную манеру держаться, которая для иных, в силу их заурядности, обязательна.) Карвер, полуобернувшись, окинул взглядом улицу, и А-Су отскочил в сторону, за пределы его поля зрения. Прислонился к стене бакалеи, к грубо оструганным сосновым доскам, и подождал минуту, унимая неистовое сердцебиение.

Цю Лун до поры ничего не знал об истории взаимоотношений Су Юншэна и Фрэнсиса Карвера, но на тот момент А-Су в детали вдаваться не стал. Просто объяснил хозяину дома, что Фрэнсис Карвер – убийца, а он, Су Юншэн, поклялся в отместку лишить Карвера жизни. Сообщил он об этом так беззаботно, как если бы давать клятву отомстить врагам было делом в высшей степени заурядным; на самом-то деле беспечность эта подсказывалась болью: он не любил распространяться о горьких подробностях приватного прошлого. А-Цю, чувствуя, что перебивать не время, только покивал, но относящиеся к делу факты сохранил в памяти на будущее.

А-Су продолжил рассказ.

Он постоял так несколько секунд, прижавшись лбом к шершавой обшивке стены бакалеи. Когда его дыхание выровнялось, он осторожно подобрался к углу дома посмотреть на Карвера еще раз – ибо наконец-то наяву увидеть лицо, которое силой воображения воскрешаешь в самых что ни на есть мстительных снах, это редчайшее, всепоглощающее наслаждение, а ведь Су Юншэну Карвер являлся во сне в течение почти пятнадцати лет. Ненависть китайца к недругу в возрождении не нуждалась, ведь он сам возрождал и оживлял ее каждую ночь, но теперь, при виде Карвера, А-Су внезапно захлестнула волна ярости, непривычной и неуправляемой: китаец в жизни не ненавидел этого человека так сильно, как сейчас. Будь при нем пистолет, он бы сей же миг выстрелил негодяю в спину.