Светила

Но в одном Цю Лун оставался верен памяти отца. Он ни за что не притронулся бы к опиуму и не позволял употреблять его в своем присутствии и тем, кого он любит. В этом наркотике Цю Лун видел символ вопиющего размаха западного варварства по отношению к его собственной цивилизации и пренебрежение жизнью китайца перед лицом мертвящих западных ценностей – прибыли и алчности. Опиум стал для Китая предостережением. Это теневая сторона западной экспансии, ее темная составляющая, как инь для ян. Цю Лун частенько говаривал, что человек, лишенный памяти, лишен и дара предвидения, и шутливо добавлял, что цитировал эту истину много раз и намерен продолжать цитировать, не меняя в ней ни слова. Любой китаец, берущий в руки трубку, в глазах Цю Луна был предателем и глупцом. Проходя мимо курильни опиума в Каньере, он отворачивался и сплевывал на землю.

Тем большей неожиданностью будет для нас опознать в нынешнем собеседнике Цю Луна не кого другого, как Су Юншэна, – именно он, хозяин каньерской опиумокурильни, продал Анне Уэдерелл порцию опиума, что едва не стала причиной ее смерти двумя неделями раньше. (Непререкаемый запрет Цю Луна на Анну Уэдерелл не распространялся: девушка частенько навещала его после курильни – тело ее под воздействием наркотика делалось мягким и податливым, а связная речь уступала место стонам. Но Цю Лун никогда не видел орудий ее пагубной привычки, хотя немало наслаждался ее последствиями; если бы она хоть раз достала наркотик в его присутствии, он бы выбил смолу из ее руки. Во всяком случае, так он себе внушал. А за этим расплывчатым притязанием стояло еще одно, не выраженное словами, убеждение: за Анниным пагубным пристрастием стоит некая высшая справедливость.)

Су Юншэн и Цю Лун друзьями никогда не были. И когда нынче первый постучался к Цю Луну, моля соотечественника о помощи и гостеприимстве, тот впустил его не без внутреннего трепета. У них двоих, насколько мог судить Цю Лун, общего было не много: вот разве что место рождения, язык да пристрастие к западной шлюхе. Цю Лун предположил, что Су Юншэн хотел бы потолковать насчет третьего пункта, ибо за последние дни Анну Уэдерелл кто только не обсуждал и кто только не перемывал ей косточки. То-то Цю Лун удивился, когда гость объявил, что сведения он принес касательно двоих мужчин: некоего Фрэнсиса Карвера и Кросби Уэллса.

Су Юншэн был лет на десять моложе Цю Луна. Брови его, едва очерченные, характерным образом приподнимались, выражая легкое удивление. Глаза были большие, нос широкий, а губы изящно изгибались купидоновым луком. Изъяснялся он с большим воодушевлением, зато, когда слушал, лицо его оставалось неподвижно-бесстрастным; в силу этой привычки он слыл человеком мудрым. И он тоже был гладко выбрит и носил косичку; хотя на самом-то деле Су Юншэн славился своими антиманьчжурскими настроениями и на империю Цин плевать хотел; его прическа была подсказана не политическими убеждениями, а привычкой, усвоенной с детства. Одет он был, опять-таки подобно хозяину дома, в серую хлопчатобумажную рубаху и немудрящие штаны, поверх которых обвязал вокруг пояса черную шерстяную куртку.

Цю Лун в жизни не слыхивал ни о Фрэнсисе Карвере, ни о Кросби Уэллсе, но понимающе покивал, шагнул в сторону и пригласил гостя в дом, настаивая, чтобы Су Юншэн уселся на почетное место у самого очага. Он подал на стол самые лучшие яства, что только нашлись в доме, наполнил чайник и извинился за скудость угощения. Торговец опиумом молча ждал, пока хозяин не завершит хлопоты. Затем он низко поклонился, восхвалил непревзойденную щедрость А-Цю и отведал каждое из блюд, выставленных перед ним, одобрительно отозвавшись о каждом. Покончив с формальностями, Су Юншэн заговорил об истинной цели своего прихода, изъясняясь, как всегда, в живом, поэтически приподнятом стиле, щедро приправленном пословицами, суть которых была неизменно прекрасна, но не всегда вполне понятна.

Так, он начал с замечания, что на вековом дереве всегда найдутся сухие ветви, что лучшие солдаты воинственностью не отличаются и что даже самые отборные дрова могут испортить печку, – эти мысли, преподнесенные подряд одна за другой, вне какого бы то ни было упорядочивающего контекста, Цю Луна изрядно озадачили. Вынужденный напрячь ум, он довольно ядовито заметил, что к безмену всегда прилагаются гири, – давая понять с помощью очередной пословицы, что речам гостя недостает последовательности.

На сем мы вмешаемся и перескажем историю Су Юншэна, в точности воспроизведя события, о которых он желал поведать, но не стиль его повествования.

* * *