Читаем Светись своим светом полностью

— Ше-ля-ден-ко… — певуче протянул директор, прохаживаясь по кабинету. — Не вижу тут ничего принципиального. Одним словом, жалобу можно закрывать. Пусть возвращается. Дам приказец «во изменение».

А когда ушли от Бережкова, Папуша выругался:

— Ни черта, Колосов, не пойму! Зачем старичков задерживать?..

Не встретив сочувствия, набросился:

— Что у тебя, язык отняло?

— Я-то, брат, понимаю, за что ты невзлюбил Шеляденко!

— За что?

— За прямоту. А вот тебе моя правда: если у нас человек, полный сил, впадает в уныние, становится озлобленным… кто виноват? Я считаю, что каждый такой случай надо расследовать тщательней, нежели любую производственную травму. Незаслуженно обидеть человека — преступление. И, если хочешь знать, по-моему, за это следует судить. Судить как за преступление политическое.

— Эк куда загнул: по-ли-ти-чес-кое… Не допекай меня, Колосов. А то раздумаю и о восстановлении Шеляденко никакого приказа не дам.

Николай побагровел, потом вдруг захохотал:

— Книга приказов! Держи ее крепче, Павел Павлович. Обеими руками держи. Не вырони! В ней твоя сила. — И, глядя в упор, процедил: — Это страшно, когда книга приказов попадает в руки таких, как ты.

Николай обвел глазами стены директорского кабинета, стеллажи с моточками нитей и квадратиками тканей — образцами изделий комбината. Посмотрел на люстру, на деревянные часы. Провел пальцами по фацету настольного стекла. Все в этом кабинете на месте: и письменный стол, и кресло. Не на месте только сидящий в кресле человек — сам директор. Да, такие не растут, такие занимают должность. Вот когда можно ответить на вопрос Шеляденко: «Що такэ Папуша?»

Глава XVI

Объявление о дне и часе расширенного заседания лабораторного совета висело на дверях неделю. В повестке дня значилось: «О качестве выполняемых работ». Но то, что сам директор института изъявил желание присутствовать, всех настораживало.

В «героях дня» оказался инженер Зборовский. С обзором его грубейших ошибок и выступил Гнедышев, человек, не любивший кого-то разоблачать, питающий ненависть к кляузам и кляузникам.

— Что дельного может противопоставить он фактам? Ничего, — хлопнул Гнедышев по столу листками, в которые время от времени заглядывал. — Ему остается одно: изворачиваться и лгать.

Уже по тому, как Гнедышев начал говорить, Ольга поняла, что будет беспощаден. Все подтверждал он документами, неуязвимыми по достоверности.

Запрокинув локти за спинку стула и положив ногу на ногу, Петь-Петух демонстрирует равнодушие: рассматривает полоски своего носка, норовит заговорить с сидящими возле. Улыбается, словно речь идет не о нем.

На столе, чуть ли не вровень с подбородком директора, высится стопка папок. Гнедышев выдернул одну из них, рывком развязал тесемки и положил перед Смагиным — председателем лабораторного совета.

— Вот еще пример. На этой галиматье институт понес материальный ущерб в двадцать пять тысяч рублей. Почему? Да потому, что устройство дренажа по схеме, разработанной инженером Зборовским, не обеспечило осушения даже части территории в районе поселка Турханщино. Почему?.. Спросите об этом автора. Бригаде, которую потом возглавил товарищ Парамонов, пришлось заново провести все исследования.

Гнедышев вынимал папку за папкой, видно заранее их подобрал:

— А срыв сроков технического отчета по строительству Криворецкой ГЭС? А коренная переделка по Березанской ГЭС? Небывалый в институте случай: сотрудники лаборатории предъявили рекламацию на безграмотную работу своего же коллеги! Инженер Зборовский не сделал из этого никаких выводов для себя. — Круто повернулся к нему. — Почему вы считаете, что государство должно оплачивать вашу халатность?

— Что же, за ошибку… на виселицу? — впал в амбицию Петь. — В чертежах и формулах бывают неточности На месте виднее, всегда можно подогнать. У других разве ошибок не случалось?

— Случалось. Но у вас это система.

— Не ошибается тот, кто не работает, — вклинилась Глебова.

Гнедышев строго взглянул на нее: чья бы рычала, твоя бы молчала.

Зимнев, угрюмый Зимнев вдруг порскнул смехом и тут же воткнул в рот потухшую папиросу: если бы подсчитать рекламации в адрес Глебовой…

— Но вот еще одно любопытнейшее творение. — Гнедышев потряс над головой тонкой папкой. — Петр Сергеевич выполнял эту тему пять месяцев. И за все время написал… одну, всего-навсего одну страницу отчета. Маловато? Тем не менее на сей страничке он сумел оклеветать заслуженного деятеля науки Зимнева, старшего научного сотрудника Колосову и даже умудрился привести неверную формулу американского инженера. — Гнедышев снова повернулся к Зборовскому. — Почти все ваши отчеты многократно исправлялись, редактировались в разное время Смагиным, Зимневым, Колосовой. А некоторые полностью переписывались. За что, если не секрет, вам такие привилегии? — И повторил, обращаясь уже ко всем: — За что ему такая привилегия?

Сидя рядом со Смагиным, Ольга время от времени слышит, как беспокойно скрипит он пером по бумаге. Лицо Глебовой бледное, и потому губы кажутся слишком ярко накрашенными.

Перейти на страницу:

Похожие книги

12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги / Драматургия
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее