Читаем Светись своим светом полностью

Выбрались на шоссе. Чуть поодаль стоят серые корпуса валяльной фабрики. Ее добротными изделиями славится Ветрогорск.

У бензоколонки возле «Волги» — Папуша. Приехал на служебной машине. Беседует с рабочим химцеха. Протягивает ему коробку папирос — угощайся, мол, и весело похлопывает его по плечу. Николаю не в диковинку эта манера: так панибратски директор «вкуривается» в дружбу с комбинатскими. Ложный демократизм отнюдь не означает подлинной заботы о человеке.

— Развези их по домам, — приказал Пэ в кубе водителю, пожилому грузину Шалве. — А мы тут с главным пешочком пройдемся. Перехватишь нас у аэропорта.

— Всо ясно. — Шалва махнул из кабины кепкой и увез троих: Ольгу, Толика и Гнедышева.

Папуша идет, держа, как всегда, руки по швам. Шеляденко с завидной для его возраста подвижностью часто забегает вперед, кого-то останавливая. На душе у него спокойно: работает снова в прядильном.

Накатанная потоком несущихся автомашин, блестит асфальтированная дорога. Она тянется от самой Москвы. В воздухе терпкий запах полыни и запах бензина.

— Ты знаешь, який у моий Свиточки муж? — хвастает Шеляденко. — Ни, нэ воздушный извозчик, а льотчик-испытатель.

Лицо Папуши меркнет. У него две дочери. Старшая как-то летом привела парня в красной футболке, токаря: «Иду с ним в загс». — «Глупости, — закричал Павел Павлович. — Ты уже инженер, а он… что он? Не будет у тебя с ним взаимопонимания». Убедил ли, или у дочери не хватило воли к сопротивлению, но уступила. Парень давно уже окончил заочно Техноложку, получил диплом, но к ней не вернулся.

Дорога сделала последнюю петлю. Показались пяти- и шестиэтажные корпуса новостроек. По правую руку — аэровокзал. Шалва ждал в назначенном месте.

Папуша раскрыл дверцу машины:

— Садитесь, подброшу.

Шеляденко и Николай хотели было сесть, но раздумали: нет надобности. Таборная под боком.

— Заходы до нас, Мыкола, — приобнял его, прощаясь, Степан Петрович.

— Зайду. На днях обязательно с Ольгой зайдем.

— И з Анатоликом.

— Ладно: все трое.

Глава XIX

Подошел день отчетно-выборного собрания коммунистов. В зале Дама культуры Таборной слободки горели боковые лампы. Центральные ряды — в полумраке.

Ровно к пяти — назначенному часу — в двери повалил народ. Захлопали откидные сиденья: «краёшники» вставали, пропуская любителей срединных мест. Клава Коничева повернула выключатель — вспыхнула огнями сцена, осветив портрет Ленина.

Секретарь парткома Бережков положил на трибунку свой доклад. Начал с обзора успехов, добытых советским народом на завершающем этапе семилетки. Привел данные о подъеме промышленности, сельского хозяйства и культуры в стране. Цифры, цифры, цифры… Говорил о росте производства товаров широкого потребления и материального уровня трудящихся. И снова — цифры, цифры… Читал быстро, тихо, и если бы не микрофон, пришлось бы напряженно вслушиваться или многое пропустить. Наконец перешел непосредственно к Ветрогорску. Напомнил немало фактов, известных участникам собрания из газет. Но вот в словах его зазвучало знакомое, тревожащее каждого здесь: дела комбината. Зал оживился. Бережков поминутно снимает и снова водворяет на переносицу очки. Комбинат повысил сортность вискозного шелка, не остался в стороне от большой химии: перевыполнил план по вепрону. Исследовательская бригада продолжала искать способы получения волокна из поливинилового спирта. И вот плоды: силами комбината сконструирована и изготовлена первая в СССР полупромышленная установка для нового полимера.

— И что уж говорить, — шагнул Бережков к авансцене, — кому из нас неизвестно, кто был запевалой этого… Назвать его вам?..

С мест заодно с хлопками послышались голоса:

— Не надо! Знаем.

— Колосов.

— Главный инженер.

Папуша издали кивнул Николаю: потешь, потешь свое сердце, главный!

Бережков выждал, пока зал успокоится.

— Установка, — продолжал он, — имеет шесть прядильных машин, сушилку для непрерывной сушки и вытягивания жгута, дает шестьсот килограммов нити в сутки. Это — фабрика в миниатюре. Успех, я бы сказал, сногсшибательный. В самом деле, опустили мы нити нового полимера на пробу в ванну. Три месяца мокли. Вынули, сполоснули, а им и вправду как с гуся вода. И горячего утюга не боятся — это к вашему сведению, хозяйки.

Нелегко говорить подряд сорок минут. Бережков передохнул и перешел к критической части доклада.

— Недостатков на комбинате еще много. Работаем неритмично, зачастую в третью декаду выполняем шестьдесят-семьдесят процентов месячной программы. Иначе говоря, штурмуем. Есть случаи непродуманного использования специалистов.

Перейти на страницу:

Похожие книги

12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги / Драматургия
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее