Светлая даль юности

Отец намекал на то, что теперь наша семья сможет жить получше. Еще зимой он стал получать хотя и небольшую, но зарплату в новых, твердых денежных знаках — червонцах: худо-бедно, а жить можно было…

— Вот разгрузим шкаф и махнем по волости, — вновь пообещал отец, довольный тем, что я отвечаю молчаливым согласием на его просьбу. — Поедем по Алею, Ты ведь еще не видел рек, у нас там все озера да озера. Стоячая вода. А тут она течет, играет, сверкает на солнце. Красота!

— Откуда он течет-то?

— Да с предгорий.

— А почему так зовется?

— Сказывают, в здешних местах какой-то Кучум носился с дикой конницей, — сообщил отец, — А у него был брат Алей. По нему, сказывают, и река названа…

…На другой же день для меня в кабинете отца был поставлен небольшой столик, и я принялся за работу. Вначале я переписывал начисто обвинительные заключения, наспех составленные отцом. Дела, по которым выносились заключения, были однообразными: о злостных самогонщиках, о драках при разделе имущества, воровстве скота, незаконном хранении оружия, хулиганстве в общественных местах. После годового стажа работы в волисполкоме мне ничего не стоило познать наиболее характерные особенности таких обвинительных заключений.

Отец поднимался и уходил в милицию на зорьке. Через часок и я вскакивал с постели. К моему появлению отец за неимением уборщицы сам успевал навести чистоту и порядок на двух этажах милицейского дома: обтирал тряпицами всю мебель, окна и двери, подметал сначала простым веником полы, а затем полынным, чтобы не водились блохи. Отец был доволен тем, что я стараюсь встать пораньше, но, встречая меня, всегда говорил:

— Поспал бы…

Мы успевали хорошо поработать еще до той минуты, когда прибегал мой младший брат Фадик и сообщал, что мать уже настряпала шанег…

Но однажды отцу все же пришлось оторваться на срочную операцию. Провожая его, я сказал:

— Ты оставь мне несколько дел. Пока ездишь, я тут сам их просмотрю и напишу заключения.

— Попробуй! — охотно согласился отец.

Возвратясь из поездки, он прочитал с десяток моих обвинительных заключений и весь засиял от радости:

— Эх, ясно море, хорошо! Очень хорошо!

Работа у меня ладилась легко и быстро. Знакомясь с каким-нибудь делом, я мог тут же получить любую консультацию у отца. Поэтому, собираясь ставить свою подпись под моими заключениями, он очень редко делал в них какие-либо поправки. Ни одно из дел, законченных мною, позднее не возвратилось из уезда.

Тогда-то в силу очевидной необходимости я хорошо ознакомился с недавно вышедшим Уголовным кодексом Советской Республики. Острая юношеская память помогла мне за несколько дней почти наизусть заучить небольшую книжицу в серой картонной обложке…

С каждым днем пустели полки канцелярского шкафа отца. Вскоре в нем остались лишь большие, сложные дела. Но их было немного. Случилось как-то само собой, что и до них добрались мои руки. С такими делами работать было очень интересно. Приходилось глубоко вдумываться в десятки хитроумных показаний, изучать разные документы, чтобы безошибочно прийти к единственно верной истине. Окончательное суждение всегда давалось с большим трудом, после долгих колебаний и раздумий. Это была уже творческая, мыслительная работа.

В сложных делах часто обнаруживались ошибки и просчеты при ведении предварительного следствия малограмотными работниками милиции. Приходилось вызывать нужных людей на дополнительные допросы. Отец вел допросы, а я, записывая показания в протоколы, с интересом наблюдал, как изворачиваются преступники, стараясь запутать свои следы и направить следствие в ложное русло. Каких только не видел я здесь людей! К моим прежним наблюдениям о людях почти ежедневно прибавлялось много новых, разительных, зачастую потрясавших мое юное существо и вызывавших тяжкие раздумья о живучести зла.

Но я не забывал и о своем Игреньке. Урывая время, утрами тщательно чистил его скребницей. Игренька подрагивал от щекотки, он был доволен моей заботой и, поощряя меня, помахивал ушастой головой. После чистки бархатистая шерсть на нем блестела особенной, солнечной золотистостью. Потом я поил его у колодца на нашем дворе. Игренька любил вволю насладиться чистейшей колодезной водицей: пил не торопясь, с передышками, с раздумьем, слушая, как с губ срываются и падают в колоду капли. Потом я задавал ему сдобренную отрубями сечку, заготовленную Архипычем, или степного сенца. В последнюю неделю конюх отводил всех милицейских коней, кроме дежурных, на попас в поскотину. На вольной пастьбе по свежей зелени Игренька еще более раздобрел и, кажется, стал похваляться своей статью. Но меня не забывал едва его пригоняли в село, он отделялся от других коней и заворачивал к воротам нашего двора.