Светлая даль юности

Отец заставил Плетнева перечислить всех девушек-работниц, каких он знал на селе. Их оказалось более десяти. Отобрав троих, нанятых со стороны и живущих на разных улицах, отец приказал послать за ними и, если потребуется, сказать их хозяевам, что девушки вызываются для уточнения их постоянного местожительства. Плетнев послал за девушками своего старшего сына. Все они — одна за другой — появились еще засветло, до того, как вернулось в село со степи коровье стадо и начались вечерние работы. Все три девушки были насмерть перепуганы и заявили, что не знают никого из своих подруг и знакомых, кто исчез бы из села в праздничные дни.

Отец был в затруднении.

— Может, ее все же издали принесло? — начал он гадать. — Из-под самой Рубцовки?

Спать мы улеглись в хозяйской горнице и шепотком проговорили почти до полуночи. Стараясь чем-то помочь отцу в разгадывании тайны преступления, я и сам незаметно увлекся придумыванием возможных версий гибели девушки.

Проснулись от скрипа двери. На пороге с небольшой лампешкой в руках стоял хозяин в пестрядинных портах и рубахе. Он заговорил тихонько:

— Спите? Одна-то опять пришла…

— Зови! — обрадовался отец.

Через минуту в горницу, ступая несмело, как слепая, вошла невысокая, крепкой стати девушка во всем темном; тем заметнее блестели на ее лице встревоженные глаза. При первой встрече она была перепугана сильнее своих подруг и гораздо решительнее, чем они, заявляла, что не знает никого, кто в праздничные дни исчез бы из села.

— А-а, это ты? — заговорил с ней отец. — Я так и знал… — добавил он, определенно радуясь тому, что не ошибся в своих наблюдениях над девушкой. — Как тебя звать-то?

— Дусей.

— Ну, рассказывай, Дуся.

— А мне ничего не будет? — шепотком спросила девушка.

— Побожиться? — пошутил отец.

— Да уж не надо, — смутилась Дуся и, вздохнув, призналась: — Вечор-то я испужалась… Да и как не напужаться? Боязно. А когда хозяева уснули, я шасть с сеновала да тайком сюда. И опять же боюсь: не дай бог, доглядят!

— Ты о деле, — напомнил ей отец.

— Потерялась у нас одна, потерялась, истинная правда, — заговорила Дуся погромче. — Ксюшей ее зовут. Четыре дня, как не видать… Я спросила про нее у хозяйки, а та в голос: «Не захотела жить, вот и все! К родственникам куда-то подалась!» А какие у Ксюши в наших местах родичи? Она из расейских, из голодающих. Да и как она могла уйти, не сказавши мне ни одного словечка? Она мне подружкой была.

— У кого она жила? — спросил Плетнев.

— Дак у Барановых же!

— У Никанора, чо ли?

— Дак у него, на нашей улке.

Плетнев озадаченно похмыкал, ковыряя ногтем в клочкастой бородке, а отец спросил Дусю:

— И долго она жила у Барановых?

— Да с прошлого лета.

— У них есть парень?

— Вот такой парнишка…

— С кем же твоя Ксюша встречалась, знаешь?

— Гуляла? — уточнила Дуся. — Да ни с кем! Все дома да дома. На улку совсем редко выходила. У нее хозяйка — не дай бог! Да и не в чем ей было выходить-то. Ботинки ей только к пасхе сшили…

Тут смутился и отец, не желавший, вероятно, при мне выяснять некоторые подробности жизни Ксюши.

— Ну, а с тобой-то секретничала? — начал он издалека.

— Да было, знамо…

— Признавалась, кто у нее вот тут, на сердце-то?

— Она лишнего слова, бывало, не скажет!

— И никого миленком не называла?

— Никого!

Дуся помолчала с неожиданной улыбочкой на губах и вдруг, словно решив похвастаться, заговорила оживленнее:

— Но я выпытала! Был у нее миленок! Был! Тайный! Одна я дозналась…

— Ишь ты! — подивился ее ловкости Плетнев. — А кто же?

— Дак опять же Баранов! С другой улки.

— Какой ишшо Баранов? Их у нас хоть в отару сгоняй.

— Дак Лучка! Племяш ее хозяина.

— А-а, гуляка!

Подозрений набиралось все больше и больше, но еще нельзя было с уверенностью сказать, что утопленница и есть Ксюша. Но вот отец словно из простого любопытства спросил Дусю:

— Как же тебе удалось выпытать-то у такой молчуньи?

— А запросто, — с хвастливой живостью заговорила Дуся. — Увидала она у меня шелковый лоскуток, вот такой, и давай просить: «Отдай да отдай христа ради!» Я и догадалась: на кисет просит. А я сама берегла его на кисет, да некому было еще дарить-то… Я заупрямилась, а она в слезы. Тогда я и говорю ей: «Скажи, кому собираешься дарить, тогда и отдам!» Долго ревела она, а все ж таки созналась: «Да Лучке, — сказала. — Присушил он меня, извел до смерти…»

— Когда это было?

— Да за неделю до праздника.

— Какой он был, лоскуток-то твой?

— Синий такой, шибко баский…

Теперь не оставалось сомнений: утопленница и есть Ксюша. Я ожидал, что отец сейчас же покажет Дусе кисет, найденный на груди несчастной девушки, но он почему-то не сделал этого, а только сказал:

— Спасибо, Дуся, что пришла…

Дуся будто не поняла, что свободна, и не собиралась двигаться с места. Встревоженная разными догадками о судьбе своей подруги, она долго теребила у груди кисти платка.

— Где же Ксюша? — спросила она наконец, но очень тихо и робко, боясь своего вопроса. — Однако, дяденька, вы знаете?

— Узнаем скоро, Дуся, узнаем, — пообещал отец.

Когда она ушла, Плетнев предложил:

— Надо к Барановым. Хозяйку поднять с постели…