Светлая даль юности

Но девочке не всегда удавалось подолгу задерживаться-у прясла. Откуда-то, словно из-под земли, появлялась хозяйка соседнего, довольно богатого дома — крупная, широкозадая и грудастая женщина, у которой от излишней полноты лопались на груди кофты. У нее были какие-то очень маленькие, зверушечьи глазки, почти незаметные на ее широком пылающем лице с двойным подбородком.

— Настя! — кричала она так, что сразу же давилась хрипотой. — Ты опять тама-ка? Опять не наглядишься? Тебе делать нечего?

Настя уже стремглав неслась к дому, хозяйке можно было бы и передохнуть, но она прямо-таки заходилась, как припадочная, в крике…

Но вот однажды Настя перелезла через прясло и направилась к крыльцу Тимофеевой избенки.

— Ты что? — с испугом встретил ее дядя Тимофей.

— Я тете Анке помогу, — ответила Настя. — Ей тяжело одной-то…

— А твоя баба-яга где?

— Она ушла к сестре. Сказала, до обеда.

— А пузач?

— Он уснул. В зыбке.

— Ну, гляди, не проморгай, — упредил девочку дядя Тимофей. — Как углядишь в окно, что идет, — живо беги домой. А то прибьет. Часто бьет?

— Да каждый день.

— И сильно?

— Вся в синяках хожу.

— Ах, беда-то, беда!..

Настя ушла в избу, а мы собрались вокруг дяди Тимофея, и он, вздохнув, покачал головой:

— Бедняга.

— Кто она? — спросил я, еще ничего не знавший о Красноярке и ее людях.

— Да нянькой мучается у этой живодерки!

— Здешняя она?

— Да нет, из голодных мест, из России, вроде из Рязани, — ответил дядя Тимофей. — Ходила она тут с матерью, собирала куски. А мать-то возьми да заболей, тифом, чо ли… Ну, и не выжила. Осталась Настенька одна, а как жить? Ходить одной с сумой-то страшно и стыдно. Вот она и пошла в няньки. Теперь вся в синяках…

— За что же она ее бьет?

— А так, зуд у нее в руках. Есть такие…

— Она по договору у них живет?

— Какой там договор! Так, за кусок хлеба…

На свою беду Настя так увлеклась помощью Анке, что не заметила, как ее хозяйка — звали ее Дарьей — прошла мимо окон до своего дома. Насти в доме не оказалось, а малец, обмаравшись, посинел от крика в зыбке. Неистовая Дарья прежде всего бросилась искать Настю, а ей будто сам черт шепнул, где ее нянька. Она разъяренно подлетела к тому месту, где любила стоять Настя, и завопила с хрипотой:

— Где она? У вас?

— Сейчас выйдет, — испуганно ответил дядя Тимофей. — Она на одну минуту к нам забежала…

— Врешь, ирод!

— Да вот она!

Совсем побледневшая, насмерть перепуганная Настя, наскоро вытирая на бегу руки о юбку, бросилась к пряслу, — можно сказать, прямо в пасть Дарьи. Едва она перелезла через прясло, Дарья оглушила ее такой сильной оплеухой, что мне показалось — у девчонки едва не отлетела голова. Но стоило бедной Насте с трудом выпрямиться, как она была награждена второй оплеухой, от которой так и свалилась на землю. И тут Дарья стала ее пинать…

Не сговариваясь, мы все шестеро, как один, бросились через прясло. Первым схватил Дарью за шиворот наш секретарь, да с такой яростью, что распорол на ней кофту по всей длине, а мы, налетев, начали колотить ее со всех сторон и драть за волосы.

В калитке вдруг показался хозяин.

— Лупите, лупите! — поощрил он нас, видя, что мы растерялись немного и готовы на попятную. — Да как следует, а то у меня уже руки отсохли. Никакого сладу с ней нету, никакого житья. Забила девчонку, совсем забила…

Дарья все же успела воспользоваться нашей растерянностью и махнула в разорванной юбке с воплями на огород.

— Говорите, забила? — переспросил хозяина Виталий. — А вы что же позволяете ей безобразничать?

— А она все без меня звереет.

— Как живет у вас девочка? По договору?

— Какой там договор! Дарья и слышать о нем не хочет!

— Значит, держите без договора? А законы знаете?

— Я-то знаю, а вот жене-то надо прописывать их ременными вожжами, — сказал Хозяин и сплюнул от досады. — Она любого черта переговорит, у нее горло-то луженое!

— А вот поглядим, как она заговорит в милиции, — ответил Виталий. — Сейчас составим акт и пойдем в милицию, а няньку отведем в больницу на обследование. Настя, есть у тебя на теле синяки?

— Есть, — шепотом ответила Настя. — Везде.

Она вместе с нами перелезла обратно через прясло и, всхлипывая, рассказала, что Дарья бьет ее часто, да все так — без всякой вины, а деваться ей некуда: круглая сирота. Настя оказалась совсем неграмотной и расписаться под своим заявлением и актом не могла, поставила небольшие крестики, как было заведено в те времена.

— Ничего, я тебя научу, — сказал я Насте. — Всю зиму занимался ликбезом. Стариков даже учил на дому.

Но идти в больницу на осмотр Настя категорически отказалась. Опустив глаза, она переспросила:

— Там ведь все синяки показывать надо?

— Обязательно! — подтвердил Виталий.

— Нет, не покажу.

— Но без этого ее судить не будут!

— А зачем ее судить? Ума ей не присудишь.

Меня с Настей отправили к отцу в милицию: пусть скажет, как надо действовать против одичавшей Дарьи. Прочитав заявление Насти и наш акт, отец сказал: