Светлая даль юности

Надо сказать, батальон Шаракшанэ в тот день не успел еще как следует зарыться в землю на отвоеванных позициях. Не было никакой траншеи, а всего лишь — ряды стрелковых ячеек, отрытых наспех, да кое-какие окопы для пулеметных гнезд. И вся эта передовая полоса была перепахана снарядами и бомбами. Поэтому батальон, всю ночь работая до седьмого пота, зарывался в землю.

В бесконечных заботах и беготне Шаракшанэ не успел засветло позаботиться даже о своем НП. Вечером, уже в темноте, мы с ним (да еще с ординарцем и связистом) отыскали недавно отбитый у немцев небольшой блиндажик; ничем не закрытый вход его был обращен, естественно, на запад, в сторону врага.

Шаракшанэ сказал устало:

— Ладно, переночуем.

На ночь мы закрыли вход в блиндаж плащ-палаткой, чтобы немцы не заметили света нашей коптилочки. Весь вечер я наблюдал за Шаракшанэ. Сколько же у него было хлопот и забот! Не перечесть! Ему некогда было съесть даже кусок хлеба. Надо было выслушать доклады командиров рот и отдать им разные распоряжения и приказы. Без конца зуммерил полевой телефон; то и дело приходилось разговаривать с КП полка.

Около полуночи Шаракшанэ сказал мне:

— Ты отдохни, а я пройдусь по ротам.

Когда рассвело, начался тяжелейший бой. Здесь я не могу описывать его подробно — о нем можно написать целую повесть, полную глубокого драматизма. Немецкие танки в сопровождении пехоты атаковали наши позиции весь день. Атаковали, я бы сказал, с безнадежной отчаянностью.

Еще на рассвете Шаракшанэ сорвал плащ-палатку, какой был закрыт вход в блиндаж, — надо было вести наблюдение. Немецкие танки вышли из леса и начали бить по нашим огневым точкам. Несколько немецких снарядов разорвалось около нашего блиндажика, а один — у самого входа.

— Надо уходить, — быстро сказал Шаракшанэ.

— Куда? — спросил я озадаченно.

— Только вперед. Видишь, левее вон — воронки и какие-то окопы. Как стихнет, давай туда. Связь, слышишь, что говорю? Сразу за мной.

Первая атака была отбита довольно быстро. Едва загорелись первые танки, немцы залегли и, несолоно хлебавши, отошли в лес.

Мы немедленно покинули немецкий блиндажик и перебрались в окопы, вероятно немецкие, сильно развороченные нашей артиллерией. Здесь и просидели весь день. Без конца рвалась связь. Немало погибло связных, не донеся устные приказы комбата до рот. Не однажды Шаракшанэ выскакивал из нашего укрытия и бросался вперед. Нельзя было не поражаться его удивительной, неукротимой энергии, его храбрости.

Немцам так и не удалось сбросить батальон Шаракшанэ с плацдарма за Осугой. Я помянул Шаракшанэ добрым словом в своем романе о войне.

Полки нашей дивизии, несмотря на бесконечные попытки сбросить их с плацдарма за Осугой, дрались стойко, мужественно, хотя и несли большие потери. Дивизия не только удержалась на плацдарме, но постепенно и расширила его, отбив у противника еще несколько деревень. Это дало возможность нашей армии развить успех севернее — в направлении на город Зубцов, что находится южнее Ржева.

О многих героях битвы перед Вазузой и за Осугой надо бы рассказать, но ведь я пишу не историю боевых действий своей дивизии. Однако еще об одном человеке мне хочется упомянуть, тем более что он является прообразом одного из героев «Белой березы».

Я говорю о Николае Григорьевиче Яхно.

Когда формировалась дивизия, Яхно имел звание батальонного комиссара, но был назначен командиром 758-го стрелкового полка. Это привлекло к нему мое внимание. Я встречался с Яхно не однажды и во время боевой подготовки дивизии, и во время нашего августовского наступления, но никогда у нас не было с ним таких отношений, как с Шаракшанэ. Учитывая огромную разницу в нашем воинском положении, я старался держаться от Яхно всегда на некотором отдалении, а он, вероятно, не проявлял ко мне особого интереса. Но хотя и со стороны, он был мне очень интересен и часто занимал мое воображение своей спортивной внешностью, редкостной молодой живостью, умением говорить с подчиненными хотя и с командирской суровостью, но и не унижая их человеческого достоинства, и, наконец, приятной интеллигентностью во всем поведении. Я всегда внимательно наблюдал за ним при каждом удобном случае и охотно слушал рассказы о нем однополчан, а рассказов о нем ходило много. В конечном счете, хотя мы и не сошлись, у меня о Яхно составилось определенное впечатление, как о незаурядном командире и человеке.

То, что Н. Г. Яхно был политработником, да еще с определенными данными, какие мне пришлись по нраву, и решило дело: когда пришло время, я своей властью «назначил» его комиссаром полка в «Белой березе». Описал я Яхно, как и Шаракшанэ, по моему глубокому убеждению, таким, каким он мне виделся в то лето: если в чем-то образ Яхно в романе и не совпадает с подлинным Яхно, то это относится к труднообъяснимым тайнам творчества. Известно, скажем, что не совпадает даже их воинская судьба. Комиссар Яхно в романе, как известно, погиб при переходе через линию фронта, а настоящий Яхно — жив и здоров. Мы даже встречались, празднуя один из Дней Победы…

V

…Ржев так и не был освобожден в то лето.