Светлая печаль Авы Лавендер

Из личного дневника Натаниэля Сорроуза:

15 мая 1959 года

Дни изучения Библии миновали. С ее затхлых страниц я почерпнул все, что только мог. Часами оставлял тетю Мэриголд без присмотра, пока пролистывал ее личную библиотеку в поисках слов, желанных моему сердцу, слов, написанных из любви: письма Абеляра к Элоизе[53], Наполеона к императрице Жозефине, Роберта Браунинга к начинающей поэтессе Элизабет Барретт[54]. Я все поля измарал своими мыслями о ней, подражая словам любви. Я представляю, как складываю страницы в виде изысканных созданий и оставляю у нее на подоконнике или черчу свои лихорадочные посвящения пальцем на запотевшем от моего горячего дыхания стакане. Я представляю, как влажные слова приветствуют ее при пробуждении. Как она вся дрожит, когда читает и перечитывает их, пока солнце не взойдет и не высушит мое изъявление вечного поклонения и непоколебимой верности.

Она великолепное воплощение каждой когда-либо любимой женщины. Это из-за ее лица разразилась Троянская война, ее безвременная кончина вдохновила строительство индийского Тадж-Махала. Это она живет в каждом ангеле Сикстинской капеллы Микеланджело.

В моем сознании в ее голосе звучит итальянский акцент или провансальский диалект. В моем сознании она одета как женщина эпохи Возрождения. Я представляю, как слой за слоем снимаю с нее одежду, благоговея перед крыльями. В мечтах я наблюдаю, как наши дети – все они птицы – вылетают из ее утробы. Каждому я даю имя апостола: Петром называю журавля, Фомой – сову, Иудой – большого черного ворона.

Когда с неба упало перо и коснулось моего лица, я впервые испытал одухотворенный экстаз. Проснувшись однажды в состоянии сильного возбуждения, я распорол ножом подушку и ублажил себя перьями. Думаю, что с ангелом было бы именно так: будто входишь в целую подушку мягких перьев. Таких нежных, таких легких. Еженощно я наблюдаю, как она чистит перья у открытого окна. За ее спиной источник света, и она сияет, как святое создание, которое распознал лишь я один.

Глава семнадцатая

Майскими вечерами я только и ждала, чтобы в доме все поскорее заснули и я могла ускользнуть к водохранилищу. Пока ждала, я прихорашивалась у себя в комнате и, глядя на свое отражение в оконном стекле, отрабатывала кокетливую улыбку или притворялась, что курю сигарету с тем же отстраненным видом, с каким это делала Кардиген. Я представляла, как мальчишки из округи – те самые, что рьяно избегают меня у водохранилища, – забираются по хрупким вишневым веткам за моим окном и как я отрываю от веток их пальцы, а они падают, пока я покатываюсь со смеху.

Я представляла, что племянник вдовы Пай смотрит на меня и его глаза, будто пальцы, оставляют на моей коже жгучие отпечатки. Каждый вечер я старалась выходить в одно и то же время и вся дрожала и нервничала, когда проходила мимо дома Мэриголд. Я представляла, как он исправно следит в темноте за кустом рододендрона, пока я, украдкой поглядывая в его сторону, шла мимо.