Светлая сторона апокалипсиса

Заключили позорный, унизительный мир и лишились плодородных земель к югу от Корвальского залива. Царская казна почти опустела. К тому же Сафат наводнили беженцы, лишенные земли и крова. Чтобы пополнить казну и избавиться от лишних ртов, приходится использовать и неблаговидные методы. Благо страны превыше всего.

И что будет дальше? Нельзя успокаиваться, пока не решен вопрос о преемнике трона. А царь Хасилон, похоже, собрался жить вечно. Словно капризная невеста, он то приближает к себе вдруг одного из придворных, и все начинают шептаться о том, что вот наконец-то избран преемник, то прогоняет прочь, запирается в своих покоях, никого к себе не пускает и кричит, что все вокруг ждут его смерти. Очередной неудачливый фаворит порой и глазом моргнуть не успевает, прежде чем попасть в руки палачей по обвинению в казнокрадстве или государственной измене. Царь быстро охладевает к своим любимцам.

Вот и сегодня он говорил о способном и преданном молодом человеке. Как его звали? Каррах, Таррах… Нет, Фаррах, точно Фаррах. Начальник третьего отряда царской стражи. Выбился из самых низов. Что ж, это неплохо — будет предан как пес. Надо будет присмотреться к нему. Времени на раздумья осталось немного.

Утро еще не настало, когда во дворце появился странный посетитель. Огромный старик, одетый в лохмотья, пришел через северные ворота, и видно было, что он проделал долгий путь. Его ноги были в пыли, а грубые стоптанные сандалии изорваны в клочья и кое-как зашиты грубыми нитками из воловьих жил. За плечами висел холщовый мешок. Его длинные, косматые волосы были совершенно седыми, а борода казалась даже зеленоватой от старости. На первый взгляд — просто нищий, какими кишит базарная площадь. Но любой мало-мальски внимательный наблюдатель срезу заметил бы, что лицо, прорезанное глубокими морщинами, хранит остатки замечательной красоты, а черные большие глаза кажутся совсем молодыми. Благородная осанка и гордый взгляд совсем не вязались с нищенским одеянием.

Тяжелой походкой, опираясь на посох из черного дерева, он пересек базарную площадь, пустую по раннему времени, и направился к царскому дворцу.

Один из стражников, охранявших ворота, лениво замахнулся на него тяжеленной секирой и крикнул:

— Эй ты, нищий, убирайся отсюда! В городе и так полно вашего брата — попрошаек и воров!

Старик ничуть не испугался. Беглым взглядом он скользнул по лицу стражника и негромко, но внушительно сказал:

— Потише, Говар Конвин! Гордость — большой грех, и не стоит тебе задирать нос так уж сильно. Давно ли ты воровал кур у себя в деревне?

В глазах у стражника на миг проскользнуло смущение. Ну откуда этот нищий бродяга знает его имя? И на краже его тогда не поймали… Соседка долго дивилась, куда пропали старый белый петух и три курицы, но кто бы мог подозревать сына самого зажиточного крестьянина во всей деревне? А они с приятелями купили дешевого молодого вина, зажарили краденую птицу на углях от костра и устроили веселый пир.

Говар Конвин скоро справился с собой и спросил уже тоном ниже:

— Что тебе нужно?

— Я хочу поговорить с царем.

На мгновение стражник даже онемел от такой наглости.

— Да ты к тому же и безумен! Думаешь, у царя больше нет других дел, кроме как беседовать с бродягами? Уходи прочь, пока цел!

Страж ворот снова поднял свою секиру и направился к старику с самым решительным видом. Но тот не двинулся с места. Похоже, такой взгляд и бешеного быка смог бы усмирить. Медленно, тихо, отчеканивая каждое слово, он произнес:

— Передай, что его хочет видеть Жоффрей Лабарт.

И такова была его сила, что Товар Конвин не выдержал, опустил глаза и пошел докладывать начальству. Потом откуда-то набежали слуги и, почтительно кланяясь, провели бродягу прямо в царские покои. О чем они беседовали — никто так и не узнал, царь сразу же велел всем удалиться.

Только поваренок с кухни, пробегая мимо с тяжеленной супницей, услышал одну фразу из-за плотно закрытых дубовых дверей:

— Не делай этого, царь! Заклинаю тебя именем и памятью твоего сына, не делай этого!

И в голосе было столько боли, что мальчишка съежился, будто от удара, пролил суп, за что и получил потом от старшего повара увесистый подзатыльник.

Когда диковинный посетитель выходил из дворца, солнце стояло в самом зените. Базарная площадь, заполненная до отказа торговым людом, покупателями, нищими, мелкими жуликами, уличными фокусниками, жила своей жизнью. На старика никто не обратил внимания.

Он шел нетвердо, покачиваясь, будто пьяный. Его лицо было искажено горем и гневом, а в глазах стояли слезы. Он остановился посреди базарной площади, воздев руки к небу и потрясая своим посохом, и воскликнул:

— Горе тебе, град обреченный! Горе вам, люди, слепые в сердце своем!

Белобрысый малыш лет семи, уцепившись за материнскую юбку, изумленно уставился на него.

— Кто это, мама?

— Идем скорее. Не видишь — сумасшедший.