Светлячки на ветру

И опять мучительная одышка… опять провал, будто падаешь с балкона на освещенный вечерний город, подмигивающий тебе огнями реклам, которые кажутся издалека новогодними фонариками, а ощерившийся точеными пиками высокий забор городского парка — верхушками елей… Затем странный тошнотворный вкус резины на губах… Потом Вика будет уже узнавать этот вкус реаниматоров и искусственного дыхания на искривленных последней судорогой губах.

Была глубокая ночь, когда Вика открыла глаза. В первый момент она не поняла, где она, будто утром проснулась — и пора в школу. Но затем увидела, что она снова в комнате, где кровати стоят рядами, — и поняла, что ее вернули в больницу, поместили в ту же палату, откуда она сбежала. Рядом сидела осунувшаяся мама с лицом, похожим на мятую простыню в вагоне поезда дальнего следования, и не сводила с нее воспаленных глаз.

80

У Вики оказался плохой анализ крови, и ее перевели в отделение к Никите. С ней в палате лежала светленькая девочка Лена десяти лет. Лена в первый же день, горестно вдохнув, будто старушка, сказала ей:

— Врачи отказываются красить мои кровяные клетки в розовый цвет. Смотри, как выпадают мои волосы. — И выдернула, будто из грядки пучок сорной травы, высохшей под жарким южным солнцем, клок своих свалявшихся волос…

На другой день у Леночки пошла носом кровь. Кровь шла не очень сильно, но не останавливалась. Леночка лежала на спине и держала на носу пластмассовую баночку из-под майонеза, набитую снегом, которую принес кто-то из родителей. На груди у нее было полотенце, медленно окрашивающееся в алый цвет, которое придерживала морщинистой рукой бабушка Лены. Мама девочки стояла в коридоре, обессиленно прислонившись к стене, и плакала. К ней подошла мама Никиты и спросила:

— Что случилось? Леночке стало хуже?

— Крови нет для переливания, не дают больше, говорят, что осталось только три флакона, это неприкасаемый запас. Для кого ее берегут? Для блатного ребенка, а Ленуся пусть так погибает? У нее гемоглобин сорок восемь уже неделю. И доноров нет!

Женщина начала захлебываться слезами, закашлялась, стала мелко икать и елозить головой по холодной кафельной стене.

— А какая группа нужна?

— Вторая.

— И у нас вторая. Я донора для Никиты нашла. Три дня искала, давай он для Лены кровь сдаст, а мы еще пару дней продержимся. Может, еще кого-нибудь найдем…

Вика боязливо зашла в палату — увидела полотенце на груди Белоснежки-Леночки, наполовину окрашенное будто бы акварельной краской, когда рисуют сугробы, на которые брызнуло заходящее солнце в ветреный морозный день. Солнце внезапно закрыл налетевший черный смерч: он оторвал Вику от земли сильными руками, подхватил и понес куда-то по черному узкому туннелю, в конце которого брезжил все тот же розоватый свет заходящего, тревожного радиоактивного солнца, внезапно вспыхнувшего, точно от сильного ветра тлеющая головешка.

81

И снова изнуряющая одышка… И снова провал в темноту, где взрываются разноцветные петарды, расцвечивая небо огнями, распускающимися мохнатыми астрами и хризантемами… Опять тошнотворный вкус резины на губах. Реаниматоры приходили к маленькой Вике уже не первый раз, делали на глазах у всей палаты искусственное дыхание, но забирать к себе ее почему-то отказывались. Она умирала на глазах у всей палаты, а ее соседка, пятилетняя Машенька, бросила на кровати свои куклы и убежала в коридор. Медсестра искала вену на исколотой руке и никак не могла в нее попасть: Вика ойкнула от боли — и вышла из своего цветного беспамятства, расцвеченного праздничными салютами. Краем глаза она видела ноги реаниматора в черных кожаных тапочках и зеленых штанах… «Зеленый цвет — цвет жизни, цвет травы…» — почему-то подумала она. Увидела, что из тумбочки у соседней кровати тоже выглядывают ноги в маленьких фетровых тапочках в синюю клетку. Дверь тумбочки была приоткрыта и подрагивала.

— Машенька! — позвала Вика перехваченным голосом.

Реаниматор приотворил дверцу тумбочки — и Вика увидела, что Маша сидит в ней, уткнувшись лицом в согнутые коленки и закрыв уши ладонями, тихо всхлипывая.

— Машенька! Это что такое? Ты зачем туда забралась?

— Мне страшно… — жалобно отозвалась та, оторвав заплаканное лицо от затекших коленок, — и захлебнулась слезами, оглашая палату ревом подстреленного зверька. Медсестра вытащила ребенка из тумбочки и принялась его успокаивать. Маша зарыдала только сильнее, ее плач будто бежал от октавы к октаве, все выше и выше, пока малышка не сорвала голос.

Вечером Машенька осталась сидеть на скамеечке в коридоре, сонно свесив голову на грудь. Когда ее начали тормошить и звать идти спать, девочка наотрез отказалась это делать:

— Не пойду! Я буду здесь. Там она умирает! Мне страшно там!

Уговорить ее не было никакой возможности. Маша боялась синеющей, задыхающейся девочки и тяжелого духа смерти, витавшего в палате… Она тоже слышала сказку про красную руку — и очень боялась, что красная рука прилетит и к ней…