Светлячки на ветру

Вике с еще тремя детьми дали в руки флакончики с плазмой и поручили их греть. Их нужно было оттаять немедленно — и почему-то именно теплом тела. Вика держала в ладони ледышку, холодом обжигающую руки. Она даже пыталась дышать на флакон и греть его своим дыханием. Стекло запотевало, по нему капельками стекала вода, руки леденели, кончики пальцев были уже совсем деревянные — и она очень боялась, что флакончик юркнет на пол из скользких негнущихся рук. Поэтому она передала флакончик Тане и грела свои руки, потирая ладошки друг о друга и делая пальцами упражнение: «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…» Пальчики стали красные, как у той красной руки, что прилетала к Вике по ночам. Их надо было отогреть как можно быстрее: скоро флакончик, пройдя по кругу детских рук, опять вернется к ней… Пальчики покалывало сотнями мелких иголочек, и Вика чувствовала, как холод из пальчиков проникал в ее тело, доходя до сердца. Она начала дрожать, и ей казалось, что вот-вот потеряет сознание. Чья-то мама грела кипятильником воду и мочила кипятком тряпочки, которыми дети обертывали ладони, чтобы быстрее согреть затекшие пальцы.

84

«Опять… Сколько можно, почему они не могут ничего сделать?» — из коридора донесся крик Никитиной мамы. Вика боязливо вышла из палаты и увидела, что тетя Наташа, молодая и очень красивая, похожая на дикторшу с телевидения (у нее были такие же иссиня-черные волосы, напоминавшие Вике вороново крыло, без всякой завивки, прямые, но всегда аккуратно расчесанные…), стояла возле палаты сына и буквально лезла на стену, обдирая пальцы до крови. Кровавые полоски тянулись по желтой стене, выкрашенной масляной краской… Из палаты донесся крик Никиты:

— Мама, прекрати!

Этот крик вдруг захлебнулся кашлем, сквозь который прорывались, словно голос за кадром, рыдания. Несколько мам выбежали на крик и попытались оторвать женщину от стены. Оттаскивали, но та вырывалась и бросалась на стену снова, точно это могло спасти ее сына.

— Не могу больше, я больше не могу!!! — выла Никитина мама каким-то шакальим голосом. От этого ее воя и Никитиного кашля, перемешанного с плачем, Вике хотелось зажать ладошками уши, но она стеснялась. У нее все холодело внутри от этого зрелища, будто ей проталкивали внутрь пищевода огромный холодный зонд. Какая-то мамочка попыталась всучить тете Наташе желтые таблетки валерьянки, поблескивавшие на ее раскрытой ладони, точно маленькие пуговки.

Чья-то мама бросилась в палату к Никите успокаивать того, но тут же пулей выскочила назад. Ее руки были в крови. И стала теребить Никитину маму:

— Где у вас лекарства лежат? У Никиты же кровь носом пошла так сильно, что, наверное, надо делать тампонаду под наркозом и переливание крови.

Врачей почему-то не было. Чья-то мама зло сказала:

— Они опять день рождения празднуют… Им не до наших детей…

Родители наконец оторвали тетю Наташу от стены, но та снова вырвалась и бросилась к распахнутой настежь двери на балкон, сквозь которую проглядывали деревья, объятые печальным огнем осени, и рябина приветливо покачивала красными гроздьями, казавшимися из коридора альвеолами легких.

— Кто опять дверь не закрыл, идиоты? — завопила маленькая крикливая женщина, ростом со свою девятилетнюю дочь, у которой был острый лейкоз, и которая казалась Вике злобной карлицей.

Никитина мама застыла у перил балкона и очень внимательно рассматривала внизу асфальт.

— Дура! — заорала карлица. — Твоему сыну донора срочно искать надо! Думаешь, из тебя мертвой ему кровь перекачают? Дура набитая, он же погибнет без тебя!

— Он все равно погибнет! Я не хочу этого видеть! Ему плохо от химии, его все время тошнит! Я не могу больше!!! Я не могу на это смотреть! Как можно жить тут, где дети умирают? — Никитина мама перегнулась через перила.

— Как ты можешь, эгоистка! Кто будет следить за капельницами? Кто будет искать ему доноров? Эгоистка! Прыгай тогда вместе с ним!

Две другие подлетевшие мамы держали теперь Никитину маму за руки, третья толкала ее в спину, точно каталку с больным ребенком.

Хлопнула дверь — и из ординаторской со смехом, звеневшим, как разбитая хрустальная посуда, выбежали раскрасневшиеся врачи. Маму Никиты два мужчины-врача оттащили от балкона — и тут же медсестра сделала ей успокоительный укол, но она вырвалась и опять полезла на стену, точно только по стене можно было найти выход из тупика, в который их с сыном каждый день загоняла болезнь. Она снова и снова бросалась к стене, точно боксер, отрабатывающий приемы, к груше, и дети стояли кучкой рядом и наблюдали это жуткое зрелище. Вике казалось, что волосенки на ее коже встали дыбом. И еще она очень боялась, что ее мама тоже может полезть на стену, и в этом будет виновата она.