Светлячки на ветру

Подумала о том, что все мы не знаем, сколько нам осталось. Еще вчера казалось, что конец так далеко, а вот он уже ухмыляется и пристально смотрит тебе в глаза. Время отбирает потихоньку у тебя все: глаза перестают блестеть, как тающие льдинки на мартовском солнце, превращаясь в мутные лужицы взбаламученной грозами и ливнями воды; волосы, заплетенные в тугие косы, как колосья пшеницы в снопы, в один прекрасный день обрезаются — и ты радуешься освобождению от тяжести на голове, ликуешь, что помолодела и стала похожа на мальчика-подростка, а потом держишь в руках клок пакли, выпавший после химиотерапии и облучения, и думаешь о том, что все больше становишься похожей на тифозную больную, обритую от распоясавшихся вшей. Сначала радуешься, что качающийся молочный зуб наконец выпал, и пробуешь кончиком языка белый бугорок, на ощупь так похожий на пилюлю, и ждешь, когда же он подрастет, а потом выросшие зубы, по цвету когда-то напоминающие сливки, постепенно желтеют, как ржавеет эмаль на старой раковине, крошатся, чернеют — и ты закрываешь их коронками, делающими твою ослепительную улыбку просто блестящей и отражающей металлом свет, уже не заботясь о белизне зубов, а затем просто теряешь их один за другим. Твоя молочная кожа постепенно покрывается перчинками родинок, становясь все более похожей на серую клеенку с рассыпанной гречневой крупой; лицо прорастает глубокими морщинами, как пересохшая на солнце глина — трещинами, а контуры песочных часов твоей фигуры становятся все более оплывшими и бесформенными, говоря о том, что твое время истекает. Ты все меньше любишь свое лицо и тело, все меньше хочется рассматривать себя в зеркале, а потом вдруг смиряешься и думаешь: «Лишь бы внутри все было хорошо: не разорвалось бы от боли сердце, не онемели бы конечности, не перестали бы фильтровать яды почки, лишь бы видели глаза и не разгладился под катком времени мозг, остальное как-нибудь переживем, привыкнем. Лишь бы не уйти в небытие раньше срока». А срок… Кто его отпускает, этот срок?

— Вы хотите лечиться? У вас начальная стадия, операбельная, — спрашивает врач.

— Очень странный вопрос.

— Но вы должны знать: что бы мы ни сделали, гарантию мы вам дать не можем.

— Гарантию чего? — не понимает Вика.

— Вашей жизни.

Вика мысленно кричит: «Ну, зачем, зачем вы это мне говорите? Я ничего не хочу знать. Зачем знать, сколько отпущено?»

А вслух спрашивает:

— Сколько выживает на моей стадии?

После некоторого раздумья получает ответ:

— Процентов семьдесят.

91

Спала плохо. Проваливалась в темноту на час и снова просыпалась. Лежала в темноте и смотрела, как лучи от редких машин пересекают комнату, высвечивая очертания предметов. Лежала и слушала, как тикают часы. Ей казалось, что часы стали тикать так громко, что мешают заснуть. Иногда в такт часам стучали капли дождя по стеклу. Дождь не мешал, а, наоборот, убаюкивал. Она неожиданно засыпала, словно наплакавшийся ребенок. Ей даже что-то снилось. Сны были цветные, яркие, точно детский мультфильм. Она их почти никогда не помнила, но ощущение яркости приснившихся снов жило в ней весь день. Иногда сны запоминались, и тогда они казались не снами вовсе, а кусочком прожитой жизни.

Приснилось, что она в доме с большими окнами вполстены и в комнате очень светло. Из окон льется солнечный свет, собирая в своих лучах миллиарды пылинок, которые парят и нехотя оседают на пол, точно обожженные горячей лампой мошки. Мебели в комнате нет. Вместо нее — цветы.

Они стоят в глиняных горшках на подоконниках и в беспорядке на полу — и все цветут. Она открывает дверь на веранду — и здесь все залито солнечным светом и тепло. Она решает перенести часть цветов сюда. Неожиданно видит себя в большом зеркале в черной старинной раме на стене: бескровная тень в сером балахоне из мешковины с горшком в руках. Неприятно удивлена и думает, когда же она такой незаметно для себя стала. Выходит на крытое крылечко, покрашенное оранжевой краской и похожее на маленькую верандочку с резными красивыми перилами цвета охры. Дотрагивается до них — и они рассыпаются в труху, напоминающую перегнившие прошлогодние листья. Она растерянно стоит и боится шагнуть по ступенькам вниз.