Светлячки на ветру

— Неужели ты до сих пор не поняла, что я отсюда уже не выйду?! Я смертник!!! И жить мне осталось считаные недели, а может, и дни! — закричал он зло, на всю палату. Потом закрыл лицо руками, точно хотел смыть видение, как уличную пыль с лица, и Вика услышала, что он всхлипывает.

Пытаясь загладить вину, Вика осторожно прикоснулась к его голой руке. Погладила ее, а потом наклонилась и поцеловала в предплечье, ближе к запястью, где рука была не исколота, нежная, как сметана, и голубые вены просвечивали сквозь нежную кожу, почему-то напоминая Вике синеголовник, который они с папой всегда собирали на даче, гуляя в лугах, для зимнего букета. Никита повернулся к Вике, взъерошил ей челку:

— Прости меня.

Они проводили теперь с Никитой все дни: играли, разговаривали, просто молчали. Вика не могла тогда ходить, так она была слаба, и приезжала к нему на больничной каталке. Она сначала стеснялась того, что она на каталке, ей казалось, что Никита потеряет к ней всякий интерес, она даже спросила его:

— А если я буду всегда теперь на каталке, ты не захочешь со мной дружить?

— Что ты! Для меня это не имеет значения. Мне хорошо с тобой и интересно. Жаль только, что это скоро все кончится.

— Нельзя так говорить. Мысли материализуются. Надо верить, что выздоровеешь и скоро выйдешь отсюда…

Никита грустно на нее посмотрел. В глазах его была та мудрость, какая бывает у стариков, пока пелена еще не застилает разум, превращая их в детей. Дети как маленькие умудренные старички, что прощаются с этим миром, смиряясь с неизбежным, и старики, в чьих прозрачных глазах, похожих на выцветшее от солнца небо, зажигаются солнечные зайчики от игры кривых зеркал, в которых их смешное и уродливое отражение — лишь оптический обман, как им очень хочется верить…

88

В жизнь маленькой Вики ворвалась любовь. Она будто вышла на улицу в майский день — и с удивлением увидела, что за ночь почки выстрелили листочками. Листья зеленые, выкрашенные в цвет жизни и надежды, и клейкие, руки перепачканы в изумрудной тягучей краске: сжала в кулачке прорвавшуюся почку, точно внезапно найденное сокровище.

Они теперь проводили много времени вместе с Никитой. Разговаривали о несущественных вещах, просто молчали, вглядываясь в лица друг друга: бледные, словно обмороженные, с лиловыми губами, будто перемазанными черникой. Смешной лысый череп Никиты, похожий на мячик. Ей все время хотелось его погладить и взъерошить волосы, которых уже не было: утекли сквозь пальцы, словно время. Она гладила лысую макушку, ощущая подушечками пальцев шелковистость кожи. Никита потерял и брови, и ресницы. Смотрел на Вику незащищенными глазами старика, который уже не здесь, уже там. Она его возвращала. Проводила по коже там, где были брови. Однажды нарисовала, дурачась, фломастером две узеньких дуги, отчего Никита стал похож на печального Арлекина, потерявшего свой парик с колпаком. Он не обижался, громко смеялся вместе с ней, и смех его был каким-то надорванным, фальшивым совсем, как у клоуна в цирке. Она ясно видела эту неестественность смеха артистов в цирке даже маленькой девочкой. Впрочем, клоуны иногда плакали…

— Папа, а как у них получается плакать понарошку? У них же слезы по щекам текут. Как они так умеют?

— Ну, это же цирк, они прячут где-то маленький пузыречек с жидкостью, надавливают на него незаметно для зрителей — и у них текут слезы. Или нюхают платочек, надушенный зеленым луком или еще чем-нибудь.

Вика подумала о том, что Никита, наверное, нюхает платочек, надушенный каким-то веществом, вызывающим смех. Она слышала про такое вещество, его называют «наркотик» и говорят про человека, его вдохнувшего, «нанюхался».

Она гладила лысую Никитину голову, очерчивала несуществующие брови, а Никита смеялся, заливался каким-то лающим смехом.

Однажды она ощутила, что его макушка становится колючей, как папина щека. Макушка щекотала ее руку, точно щеточка с мягкой щетиной. Волосы появлялись черными островками — и Вике казалось, что голова Никиты покрыта пятнами плесени. Когда-то белобрысый Никита с совершенно прямыми волосами, похожими на солому, превращался в черного курчавого мальчика, жесткие короткие завитки на голове которого напоминали Вике старую сапожную щетку с искривившейся щетиной. Завитушки пружинили, щекотали ладони, и теперь смеялась и Вика.

— Когда мы вырастим, поженимся — и у нас родится маленькая девочка, она будет кудрявой, как Мальвина, — сказала спустя пару недель Вика и поцеловала Никиту в макушку. Макушка уже становилась похожей на папин каракулевый воротник, в который она так любила утыкаться, когда оказывалась у него на руках. Анализы крови у Никиты тоже были теперь хорошие. И Никитина мама смеялась вместе с ними каким-то хрустальным смехом, напоминающим звон огромного стеклянного колокольчика, повешенного на новогоднюю елку, на самые ее нижние ветки, когда ветки случайно задевают, проходя мимо. Когда Вика проходила мимо этого колокольчика, то она всегда его раскачивала, стояла и слушала его мелодичное звучание.