Светлячки на ветру

Она не звонила ему потом целый месяц, ждала, когда объявится сам. Но не выдержала — и позвонила первая. И снова они гуляли по вечернему городу, утопающему в цветных огнях и пахнущему мокрой пылью. В воздухе висела изморось — и от этого огни расплывались, будто пятна на промокашке, становились большими и неровными. Дрожали огни, дрожали капли на ветках обрезанных тополей, дрожал ее звонкий голос, и вся она тоже дрожала от влажного пронизывающего ветра, ощущая свое сиротство рядом с ним в этом шумном и праздном городе, взрывающемся от смеха и музыки, вырывающихся из дверей кафе и ресторанов вместе с облачком сигаретного дыма. И снова они сидели в кафе, снова она тянула через трубочку горячий глинтвейн, замешенный на дурманных травах; и снова ее ладонь, будто неоперившуюся птицу, подхватывал ветер и поднимал к его шелковым губам, пахнущим бродившим виноградом. Музыка опять била по ее барабанным перепонкам, но она оглохла — и перестала слышать этот лязг и скрежет металла. В душе ее проснулись и заливались соловьи.

И вновь ее провожали до дома. Только теперь его рука нежно и по-хозяйски обнимала ее за талию, будто вела в каком-то новом, еще не разученном ею танце, и она очень страшилась попасть не в такт и сделать неловкое движение. И еще очень боялась, что ее могут увидеть знакомые.

Хотелось спрятать проснувшуюся любовь к этому ворвавшемуся шквальным ветром человеку подальше от людской зависти и слепой злости, зажать в кулачке, как кусочек случайно найденного среди серых обкатанных волнами голышей янтаря, впитавшего солнечный свет. Спрятать, чтобы не задевать чувства других, несчастных и от того больных, которым чужое счастье выжигает нутро, словно уксусная кислота. Хотелось прикладываться к ней, как к морской раковине, хранящей вековой ропот волнующегося и никогда не утихающего моря, пытаясь прочитать его ноты и понять его чужой, тревожащий душу своей неразгаданностью, язык.

И вновь ее целовали в темном дворе, где любопытный глаз фонаря был разбит кем-то из подростков, и фонарь застыл столбом над их головами. Губы были горячими, точно только что пили обжигающий небо вязкий шоколад, и уже не напоминали ей мягкий и сочный виноград. Жадно затягивали в водоворот, будто полевой цветок, небрежно сорванный и брошенный кем-то в тихо бегущую в своих берегах реку.

9

Они встречались почти полгода, наворачивая круги по шумным улицам города или парку, она успела привыкнуть к нему настолько, что не представляла уже свою жизнь без него, когда она узнала, что он был дважды женат и что у него есть ребенок. Про свою первую жену Владимир сообщил, что она была очень молодая, ей было девятнадцать лет, интересовали ее только джинсы и танцы, и что развела их его мама, которая сказала, что у его супруги никогда не будет детей: ее знакомый гинеколог оповестил, что девочка делала аборт. Владимир еще добавил, что иногда он жалеет о разводе, так как тогда бы он имел то, чего не имеет теперь.

Вторая его жена была полной противоположностью первой. На Викин вопрос, почему они развелись, он честно ответил, что виноват он: сначала все было хорошо, потом начались сложности.

— Какие? — спросила расстроенная Вика.

— Всякие. С родителями. С ребенком. Как время проводить.

— Почему же ты раньше мне не сказал про свои браки?

— Боялся, что не поймешь.

— А ребенок? Ты часто с ним встречаешься?

— Нет. Я вообще не встречаюсь. Я только деньги даю. И вообще он отстает в развитии.

— Ненормальный, что ли?

— Да нет. Отстает в развитии. Сейчас жена поехала с ним в Киев. Там какая-то методика есть, прибор, где лечат с помощью электротока. Она очень надеется, что поможет.

— Ты поэтому ушел? Из-за ребенка?

— Нет. Не из-за него. Скандалы надоели. Придешь выпивши — скандал; трезвый, но поздно — скандал. А мне ведь и в театр хочется, и в кино, и с друзьями посидеть. На выходные на дачу уедешь — скандал. Я ей говорю: «Поехали вместе, вы там погуляете, а я поработаю», а она не хочет, говорит, что дома дела. А я ведь ей помогал. Я и пеленки стирал, и убирался, и готовить я умею.

— Она виновата, что вы расстались?

— Нет, я. Да что теперь это обсуждать, надо просто на будущее сделать выводы.

Вика тогда долго не могла прийти в себя. Но в одном Владимир был прав: она уже привыкла к нему и не представляла себя без него. Расстаться сейчас — значит оторвать кусочек живой теплой нежной кожи, примерзшей к металлу на морозе. И отрывать надо, и без травмы не обойтись… Она решила тогда закрыть на все глаза. Поздно уже было расставаться: она уже любила его и вся ее дальнейшая жизнь в мыслях протекала рядом с ним. Без него ее уже не было. Вернуться в то недалекое время, когда жизнь имела цвет серой газетной бумаги с речами с партийного съезда, которые надо законспектировать к очередному семинару?