Светлячки на ветру

В минуты ее депрессии он старался приласкать, погладить ее, чувствуя, что жена тянется к его теплу, будто цветок на окне к стеклу, через которое льется солнце, тянется, изгибая стебель и поворачивая листья, с грустью сознавая, что жена теряет весь свой мир: свой дом, свою работу, свои взаимоотношения, свое тело и свой ум, — она теряет все. Все потери, какие только можно испытать в жизни, сливаются в одну ошеломляющую потерю, когда мы покидаем мир. Он корил себя за эгоизм и черствость: «Так как же ей не чувствовать печаль, страх перед неизбежным, а иногда — гнев и ревность к остающимся здесь?» Он бережно касался ее рук, заглядывал в бездонную пропасть глаз, пытаясь увидеть там отблеск горной воды, а не острые камни. Обнимал ее и тихо дышал в одном с ней ритме, прижимая ее висок к своей щеке и вдыхая слабый запах ландышей и жасмина, с грустью думая о том, как бы ему хотелось продлить эту минутную идиллию и задержать это мгновение. Дрожь ее плеч впитывалась в его пальцы, бежала по телу, проникала в сердце, сбивая и путая его размеренный и упорядоченный ритм.

100

Рыба была еще живая. Она смотрела влажной пуговицей покрасневшего глаза и медленно, словно в полусне, шевелила жабрами. Жабры распахивались, словно глубокие раны, обнажая кровавое мясо, и снова чуть прикрывались, не до конца, точно раны чуть-чуть начинали стягиваться и зарастать. Когда она попыталась отрезать рыбе голову, та дернулась так сильно, что выскользнула из рук. Нож был старый, ржавый и тупой. Она сделала надрез на том месте, где должна бы быть шея у другого животного, — и снова ощутила движение под своей рукой, рыбина опять вывернулась. Пошла точить нож, не пилить же бедную… Когда голова была уже отрезана, она с каким-то внезапно охватившим ее ужасом ощутила, что рыба продолжает вырываться из ее рук. Увидела, как обезглавленная ею рыбина, агонизируя, дернула серым скользким хвостом. Вытащила из нее огромный воздушный пузырь, белый, как паруса, нисколечко не запачканный кровью. Стала тщательно под струей воды промывать сначала рыбью тушку, затем осторожно ополоснула икру, стараясь не повредить нежный тоненький мешочек, служащий хранилищем икринок. И вдруг поняла, что есть уху из этой рыбины не сможет.

Села на диван и долго так сидела, обессиленная, словно после тяжелой работы. «Пусть Глеб готовит и ест свой улов сам!» За окном потягивался хмурый воскресный день, небритый, опухший, щетинистый, не желающий просыпаться.

Зазвонил телефон. Она нехотя поднялась и прошла в прихожую к надрывающемуся зуммеру.

— Привет! Узнала?

Вика обмерла, как в том сказочном царстве, где стояла завороженная рассыпанными среди травы огнями, чувствуя, как птенец в ее сердце радостно пробил нежную скорлупку и зачирикал, прося корма и разевая огромный рот. Потом сердце поднялось высоко, как на воздушном змее, куда-то под самое горло, — и упало, разбившись на тысячу коротких, быстрых толчков, от которых пересохло во рту. А затем застучало, как печатная машинка, когда пальцы не поспевают за полетом мыслей. Вика облизала губы. От его голоса засветилась примятая трава того давнего городского парка с запутавшимися в ней светлячками, свет от которых она осторожно носила под сердцем, точно дитя.

— Ты откуда?

— Да вот у меня закончился контракт с японцами — и мы теперь с семьей уезжаем в Норвегию… Контракт не продлили, но я неплохо заработал там. Я ненадолго. Теперь буду работать в университете в Бергене. Захотелось тебя увидеть. Я тебе привез маленький подарок из Страны восходящего солнца. У тебя, надеюсь, все хорошо?

Она хотела ответить, что «нет», рассказать ему про сына, маму, про свою болезнь и парализующий ее волю страх, но потом решила, что ему это не нужно совсем. Разговор с попутчиком по вагону, который скоро выйдет и затеряется в толпе. Все у них разное… И города, и страны, и семьи, и судьбы, и звери, грызущие душу изнутри. Поделиться всем этим ей необходимо, это переполняет ее, как накопившаяся в баке дождевая вода, стекающая по ржавым стенкам на сырую, размокшую землю. На поверхности воды накопился слой почерневших, давно опавших с деревьев листьев. Каждый год листья слетают в бак вновь. Их уже так много, что кажется, что в баке земля, усыпанная листвой, из-под которой сочится родник. Все зарастает то ли мягким мхом, то ли обволакивающей тиной… Нет, она не будет ему ничего сейчас рассказывать. Она поделится всем при встрече. Поднять гниющие листья на лопату, обнажив замутненную воду, — и бросить под розовый куст. Страсть погасла, как пена от проезжающей моторки, разбившись о речной песок и осев на нем серой пленкой, похожей на плесень.

— Не совсем. Давай я все при встрече расскажу.

— Тогда завтра встретимся. Сможешь? У ресторана «Ночное небо».