Поясницу обожгла острая боль (после она узнает, что это было шило), и, уже плохо понимая, что с ней происходит, ударила керамической вазой в окно, смутно проблескивающее сквозь серую пелену тумана, застилающую глаза, — и услышала веселый звон стекла, рассыпающийся хрустальным смехом наяд. Руки ошпарили новые всплески боли и, не помня себя, рванулась в образовавшуюся брешь замкнутого пространства, обмирая от страха, догадки о непоправимости случившегося и боли; прыгнула из окна на крышу лестницы, ведущей в подвал, неловко взмахивая тонкими руками, по которым проворно стекали алые ручейки. А затем скакнула на асфальт, обдирая нежную кожу лодыжек и бедер до мяса и чувствуя, как кромешная темнота заволакивает сознание.
Очнулась в больничной палате, над головой медленно кружился серый потолок: казалось, что трещины на нем, будто ветки деревьев средь зимы, которые качает ветер.
* * *
По колее
18
Глеб приехал в город, где родилась и жила Вика, из маленького провинциального районного центра учиться. Приехал с надеждой выбиться в люди. Жизни своих родителей, от звонка до звонка влачивших жалкое существование в их грязном городке, полном покосившихся домишек частного сектора, он не хотел ни за что на свете. Его мать всю жизнь проработала медсестрой, отца же он почти не помнил. Родители расстались, когда ему было пять лет, через два года после развода тот погиб в пьяной драке.
Мать с утра до ночи пропадала на работе, брала дополнительные дежурства ночью и в выходные, работала на полторы-две ставки всю жизнь, насколько помнит Глеб. До двенадцати лет его воспитывала бабушка, после ее смерти он был предоставлен сам себе: мама редко вмешивалась в его дела, считала, что главное, чтобы сын был сыт и здоров. Она была против его отъезда, так как боялась остаться совсем одна, а он уже представлял какую-никакую мужскую опору. Кроме того, ей казалось, что в жизни большого города слишком много соблазнов и трудно остаться с незамутненной душой… Но останься он дома, ему грозила бы армия… Поэтому она смирилась с тем, что сын уезжает, и лелеяла надежду, что тот после окончания института вернется в их город, о его распределении она уж как-нибудь позаботится: знакомых среди больных пруд пруди.
Глеб подал документы на физфак дневного обучения, поступил сразу, но ему пришлось подрабатывать охранником ночью на небольшом заводике, производящем кухонную утварь. Иногда по выходным он ездил на вокзал разгружать вагоны. Платили сдельно. Жил он в общежитии, и, пока учился, проблем с жильем не было. Писать диплом распределился на кафедру в НИИ, думая о том, что надо как-то удержаться в нем после окончания. Хотя платили научным сотрудникам мало, здесь была перспектива защиты, а значит, и дальнейшего карьерного роста. «После защиты, в принципе, — думал он, — можно будет уйти на какое-нибудь предприятие или, если повезет, даже в вуз». Проблема распределения решилась легко. Юношей-выпускников было мало, их брали в институт практически без конкурса.
Жилье теперь пришлось снимать. Арендовали маленькую квартиру вдвоем с сокурсником, но зато без хозяина: жившая в ней бабушка умерла, а родственники планировали заселить в нее подросшую внучку, но та покуда оставалась с родителями. Пока был не женат, его не очень мучило съемное жилье, но он отлично понимал, что получить квартиру в городе невозможно, если только не поехать куда-нибудь на Север. Вообще-то его все устраивало, это было лучше в любом случае, чем их маленький городишко, больше похожий на поселок, чем на город. Жениться он не торопился, так как жену приводить было некуда, а съем квартиры для семьи уже не разделишь с другом. Впрочем, он не был рационалистом, и, влюбись, он бы, наверное, как-то попытался решить возникшие проблемы, но времени на девушек, пока учился, почти не было, а после окончания как-то все они пробегали стороной мимо его сердца.
Учился он отлично, и после института даже была возможность пойти в аспирантуру, но материальный вопрос заставил его сделать другой выбор… В аспирантуру он все же поступил, но в заочную.
У них в отделе работала дочь директора НИИ, академика, бати, как его называли. Как только он услышал, что Вика дочь академика, что-то щелкнуло в нем, будто сработал металлоискатель: «Она должна быть моей». Она нравилась Глебу: тихая, скромная, умная, белокурое домашнее создание. Он хотел было приударить за ней, но с огорчением узнал, что она замужем. Работала она в соседней лаборатории — и они почти не общались. Девушка была окружена как бы стеклянной звуконепроницаемой стеной.