Светлячки на ветру

Была она почти счастлива, и когда жила летом на даче, вдали от городской круговерти. Природа будто возвращала ей утраченное равновесие и гармонию. Как питательный раствор, вводимый в вену через капельницу, так каждый день капелькой солнечного света вливался в нее, придавал ей сил. Пахло свежескошенной травой и хвоей. Ребенок собирал в саду расщеперившиеся сосновые шишки, которые деревья сбросили по весне. Шишками топили самовар, настоящий, не электрический. Из самовара, закипающего на столике под сосной, шел легкий полупрозрачный дымок, горьковато пахший смолой. Любили поздние вечерние чаепития в саду под керосиновой лампой. Фитилек дышал, дрожал огненным тельцем, будто от страсти.

Усыпанное звездами небо напоминало о том, что все временно и твоя жизнь — всего лишь мгновение по сравнению с жизнью небесных светил. Ты никогда не сможешь светиться так, что твой свет будет доходить через года, рождая в чужих душах тайный восторг, в который неизменно подмешивается тоска о том, что все в этом мире не вечно и преходяще.

Темная дорога, тишина и парящие между деревьями трогательные огоньки, в каждом из которых теплится маленькая жизнь. Мир так прекрасен и так хрупок!

В конце июля, когда нагрянула невыносимая жарища и даже ночи не приносили облегчения от зноя, которым пропитались стены и накаленная за день шиферная крыша дома, Вика сидела с ребенком в гамаке, втягивая в легкие тягучий сосновый запах. В траве, на которую опустилась спасительная роса, залихватски пиликали на своих рассохшихся от жары скрипках кузнечики и чирикали очнувшиеся от дневного обморока птицы. Смотрела на равнодушно мерцающие холодные звезды, чувствуя себя букашкой, затерявшейся в глубокой траве. Можно ползти по травинке вверх, думая, что штурмуешь небо, а ты всего лишь качаешься на единственной былинке, которую кто-то большой и тяжелый в любой момент может придавить, вмять в землю каблуком, даже не думая ни о травинке, ни тем более о какой-то там букашке, карабкающейся к небу. Это нам самим кажется, что о нас должны помнить и нас хранить. Травинка живуча и упруга, она потянется снова к свету, выпрямляясь, точно сжатая пружина; корни ее цепки — и она прорастет снова сквозь грунт, пахнущий палой листвой. А букашке опять взбираться по ее распрямившемуся стеблю, печалясь о том, что Бог не дал крыльев.

Прижала Тиму к себе, чувствуя его горячее тельце. Погладила по шелковым волосам, выгоревшим и ставшим похожими на ковыль. Прижалась к его макушке, впитывая в себя расширившимися ноздрями запах молочной детской кожи. Вот оно! Моя кровиночка, еще одна букашка в мироздании, которой предстоит взбираться вверх.

Перламутровая раскрывшаяся ракушка месяца слабо поблескивала на темном небе, время от времени ныряя в облака, будто купаясь в набегающих волнах.

— Мама! Посмотри! Звездочка с неба упала и горит в траве. — Тимурка вырвался из ее объятий, спрыгнул на землю и побежал к яблоне, под которой в темных зарослях зажегся зелено-желтый фонарик. — Что это?

Вика следом за сыном пошла на волшебный свет, качающийся на кончике осоки. По травинке карабкался вверх светлячок, освещая свой путь светом, который рождался внутри.

— Это светлячок, Тима. Смотри: он карабкается к звездам, освещая себе дорогу светом, который несет сам. Вот так и люди, до звезд добираются лишь те, кто горит.

Подставила ладонь под травинку. Качнула ее другой рукой. На ладони полыхала яркая лимонная искорка, примостившаяся на хвосте коричневого невзрачного жучка, щекочущего ладонь своими длинными усиками.

— Мама! Смотри! Вон еще два зажглись!

Сын стряхнул на свою ладошку, как капли росы, два фонарика, разливающих сказочный свет. Жуки горели на ладони сына, точно маленькие янтарные камушки, впитавшие в себя столько солнечного света, что могли дать его другим.

— А давай их в баночку положим — и мне ночью будет не так страшно. Я всегда буду видеть тебя, даже когда свет не горит.

— Сынок, им надо карабкаться к небу… А какое же небо в комнате… Они погибнут. Лучше мы с тобой каждый день будем здесь сидеть и любоваться их свечением, думая, что звезды упали к нашим ногам — и мы их можем удержать в ладонях.

Но больше светлячков увидеть им не удалось. На следующий день начались дожди. Сначала прошла гроза, озарявшая огненными всполохами кусты, пьющие жадными глотками упругие ливневые струи. Потом кусты напились и отяжелели, свесив листья, точно складки отяжелевшего живота. Трава прижалась к земле, побитая тяжелыми каплями, — и больше по ней никто не карабкался к небу.

А ночью зарядил нудный осенний дождь, в доме стало сыро и холодно так, что вся одежда была влажной, и только увиденный в той последней июльской ночи фонарик грел по-прежнему сердце, точно маленькое чудо, которого мы всю жизнь ждем и которое почти никогда не сбывается.

Сын несколько раз спрашивал, когда появятся живые фонарики, а потом забыл.

33