Светлые аллеи (сборник)

Знаете ли вы, что такое утиная охота? Утро, 6 часов, сырые потёмки и какая-то скукожившаяся от похмельного синдрома личность сидит в камышах. Это — вы, человек с ружьём, как сосиска перетянутый патронташем. Левый сапог пропускает. Вы мелко шевелите мокрыми пальцами и сквернословите. Ружьё и мат по самому ничтожному поводу — главные признаки охотника. Да, и ещё перегар — тоже признак. Боже, как болит голова! Вы закуриваете в рукав и вам становится окончательно плохо. Но чу, где-то просвистели крыльями утки. Вы беспомощно крутите головой. Ни хрена не видно. Но вокруг уже во всю бабахают. Утки плюхаются в воду где-то совсем рядом и злорадно крякают. Сволочи! Вы прикидываете сколько угрохали на патроны, бензин и водку и сколько можно было купить на эти деньги домашних уток, горько вздыхаете и… Вздох застревает у вас в горле — по камышам идёт, хлюпая, ломая и сопя какой-то крупный зверь. «Кабан!» — холодеете вы. Бежать к ближайшему дереву глупо и очень далеко, да и не пробежите вы эти четыре километра. Губы шепчут что-то православное, и это помогает. Кабан останавливается рядом, хрюкает, закуривает папиросу и страдая, говорит:

— Василий, у тебя стакан есть?

Хотя вас зовут Колей, вы радостно скручиваете крышку термоса.

— Видал я такую охоту в гробу, — развивает дальше голос, — Послушали этого гондона. Говорил же вам, надо на Коровьи Разливы ехать. Там её тьма.

Вы соглашаетесь и поэтому пьёте первым. Стоять становится веселее. Начинает светать. Начинают лететь и вы наготове. Вот, летят! Но нет, высоко. Ещё! Но нет, поздно. Ещё! И вы наконец стреляете в угон. Утка, умерев, падает. «Ура!» — шепотом радуетесь вы, но тут из камышей выныривает собачка охотничьего покроя, хватает вашу утку и также быстро исчезает. «Стой! Куда?» — кричите вы, но собачка уже убежала к хозяину. Всё, больше не летят. Через два часа вы злой, хлюпая сапогом, бредёте к лагерю похмеляться.

Вас уже ждут. Все с утками, вы как всегда. Забавная эта вещь — охота. Особенно, когда много водки. Пьёте по-окопному, из кружек. Голова проходит, но появляется слабость в ногах. Когда слабость доходит до рук, вы на локтях следуете в палатку.

Между 5-ю и 6-ю часами вечера вы опять сидите в этих камышах на вечерней зорьке. Выглядите вы, как огурчик. Такой же зелёный от пищевого отравления литром водки. И сразу же на вас налетают четыре утки. Теперь уже не промахнётесь. Вы прицеливаетесь — уток становится две. Открываете глаз — четыре. Но вас не остановить и вы красивым дуплетом стреляете в «звезду по имени Солнце». И видимо попадаете — солнце начинает плавно садится. А утки налетают со всех сторон. Вы отстреливаетесь до последнего патрона, но они, судя по всему, в бронежилетах. Обычно последний патрон оставляют для себя. Вам от горя и отчаяния хочется это сделать. Но вы целуете ружьё, креститесь и посылаете последний патрон в утку. И… Есть ещё бог на свете — утка грянула на землю. Вы подбираете тёплый, окровавленный комок со слипшимися перьями и вам становится мутно и нехорошо, как после всякого убийства. «Зачем?» — думаете вы и даёте себе слово, что на охоту больше не ногой. И детям своим накажите. В самом деле. Вы-интеллигентный человек при очках, аккуратно платите за свет и все алименты и вдруг такие кровожадные инстинкты. Нет, так нельзя.

Но пройдёт ровно год и те же инстинкты перевесят вашу интеллигентность с очками. И вы опять будете стоять с ружьём в камышах, опять будет болеть голова и также будут лететь на зарю утки.

Как Свекловичный за счастьем ходил

Июль-месяц. В. Свекловичный скучный, как яйцо вкрутую, с понурой шеей стоял под деревом раскидистой породы и ждал автобус. Погоды держались до удивления жаркие, и глупое солнце, исходя калориями, стекало вниз тяжело и равнодушно. Итак В. Свекловичный стоял на остановке, утирая с лица платочком вчетверо скользкие продукты потовыделения, и с тихим омерзением чувствовал, как по брюху, щекотно скрадываясь, ползут капли того же происхождения, а сорочка всё теснее и обширней прилипает к спине. В голове у Свекловичного было нехорошо и мутно от жары и сигареты, которую он некстати закурил. Закурил назло. Пусть будет хуже. Последний месяц жизнь Свекловичного упорно происходила обратно пропорционально задуманному, и от этого он тихо зверел. Ко всем своим фатальностям и перегрузкам Свекловичный уже много дней и ночей не любил женщин и теперь, нервничая и расстраиваясь, неподвижным пугающим прищуром смотрел на голые спины, коварно просвечивающиеся платья, декольте и другие женские места. Смотрел и, чувствуя всё возрастающий напор тоски, безуспешно давил в себе обольстившееся воображение.