Светлые города

— Очень просто, — ответил Петр Ильич. — Нас публично высекут на Ратушной площади. Иди — умойся и причешись. Я позвоню своей сотруднице, и пойдем завтракать. Есть хочу — нет терпения. А это возьми. Конфеты. Тебе.

— Папа, я, делом, сегодня не именинница?

— Не ты именинница. Это я именинник. Два года и шесть дней тебя не видал. Ты как думаешь, мне это было легко? Каждый день — в год!..

— День в год? Ну так ты хорошо сохранился, папа.

3

Вирлас ждала их у столика в кафе «Москва». Подперев подбородок руками, она не отрывала взгляда от входной двери. Лицо ее выражало серьезность и преданность. Глубокое сознание, что это очень важно, — родственные связи, — она понимает, она понимает. Она растворена в том значительном для Петра Ильича обстоятельстве, что он сегодня встретил дочь.

Они вошли. И сколько она ни готовилась, как старательно ни играла про себя как бы шепотом роль «сотрудницы», старшего человека, покровителя юности, волна горячей краски прихлынула к ее лбу и щекам, когда она увидела их.

На Вирлас был черный плотный костюм, несмотря на жаркий день; строгая блуза; на столе лежали ее перчатки и сумка-кошель. Голова была непривычно гладко причесана. (Все продумала!)

— Здравствуйте, Вика. — И не опустила заискивающих глаз, столкнувшихся с блестящими виноградинами.

— Познакомься, Вика. Это Зинаида Викторовна. Конструктор. Мы работаем вместе.

Вирлас, вся скованная, не смела повернуть в его сторону голову. Лицо ее, с уже отступившей краской, было строго и вместе потерянно. Ей не надо было глядеть в ту сторону, где стоял Петр Ильич. Разве глазами она его видела? Она его ощущала всем сердцем. Он был очерчен для нее огненным кругом. Этот круг пульсировал… Он — здесь. Теперь она могла дышать, жить… И мучиться. От того, что было в огненном круге, где сидел теперь Петр Ильич, зависело большее, чем ее жизнь. Нечто, от чего она навсегда ослепла. Ей уже никогда не увидеть ни его глаз, ни его галстука, ни его седины. «Он»! В этом дурацком и кратком понятии затонуло то, что было когда-то «Глаголевым» — сослуживцем, начальником, человеком, товарищем, отцом вот этой взрослой дочери.

«Любовь! — ничего не поделаешь, ничего не попишешь. В таком духе, в таком разрезе», — сказал бы об этом прискорбном обстоятельстве сам Петр Ильич, если был бы в силах и если бы не ленился его осмыслить.

— Как доехали, Вика? Как Таллин? Да, да… Великолепный город. Город-музей.

Ей хотелось быть светской, легкой, чуть покровительственной. Но присутствие Петра Ильича и экзамен, который она невольно держала перед его дочерью, так ее заняли, что недостало сил сыграть внимание, уверенное забвение себя.

— Петр Ильич, для вас я уже заказала яичницу. И кофе. А для Вики я не знала, что заказать. Хотите сосисок? А папа так ждал, так ждал… Он так волновался.

— С чего бы, собственно?! — взмахнула ресницами Вика. — Меньше ночи езды.

— Нет!.. Вы молоды! Вы не поймете чувство отца.

— Что верно — то верно! Где уж мне? Папа все еще думает, что мне три года! Бот если бы он знал, что со мной случилось в Саянах…

— А что?.. — спросил Петр Ильич.

Вика говорила искренне и очень сердито. Вирлас кивала.

И вдруг Зина не выдержала: оглянулась. И спохватилась. Кроме ее собственных мыслей и чувств и как бы над ними были чувства и мысли Петра Ильича.

— Зачем вы это о Саянах при папе?! Теперь он никогда не будет спокоен за вас.

— Простите, Зинаида Викторовна, но отец толковый человек. Он знает, что это такое — работа географа. Я с ним советовалась, когда поступала на географический. Он просто от меня поотвык. Вот и все дело. А сосиски где? Сейчас съем сосиски папины. Яичницу папину. Потом этот стол. Эту чашку. И эту салфетку. Вот я какая голодная!

Вика была выше Зины на целую голову. Кроме того, — и Петр Ильич отметил это не без некоторого удовольствия, — его дочь производила впечатление сильного и уверенного в себе человека. Ее уверенность была такова, что она ни в малейшей мере не была озабочена тем, что именно о ней подумают другие. Все вокруг как будто было поставлено на службу ей.

Отставив мизинец, отхлебывая с ложечки остывший кофе, Вирлас подробно рассказывала, какое приглядела платье для Вики. Вика сосредоточенно рассматривала ее, и трудно было понять, глядит ли она на Вирлас потому, что ей интересно слушать о платье, или просто из вежливой благодарности.

— Ты любишь красивые платья? — без обиняков и желая смутить ее, спросил Петр Ильич.

— Еще бы! У меня очень сильно развито эстетическое чувство. Например, до того, как я перешла на второй курс, я никогда не дружила с девочками, у которых нога больше тридцать пятого номера. Кстати, Зинаида Викторовна, дайте мне, пожалуйста, зеркало. Спасибо. (Она повернулась в профиль, притворяясь, что очень внимательно разглядывает себя.) Благодарю. Так вот, раньше я никогда не дружила с девочками длинней тридцать пятого номера. А теперь… Что делать, что делать! Возраст. Сдаемся с возрастом.

Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Вздохнув, она продолжала жевать сосиски.