Светоч

То ли услыхала ведунья призыв, то ли Лада Пресветлая сжалилась над парнем, но дверь в хоромы Божетеха отворилась и показалась Влада.

Чермный и застыл: все думал к ней бежать иль от нее? Ноги сами собой понесли за большой черемуховый куст, а рука крепкая отодвинула ветки. Любовался Глеб, сердился, радовался и себя не помнил. Смотрел на Владу и ничего опричь себя не замечал. Глядел на волосы светлые, что укрыли спину шелковым долгим платком, на шею белую и плечи округлые, на грудь высокую, которой тесно было в богатой белой рубахе. Погибельная краса окаянной ведуньи разума лишала, но и иное волновало не меньше.

Стать ее, спина прямая и изгиб белой шеи, все это и гордым виделось, и нежным. Взгляд ее, вдумчивый, внимательный, толкал Глеба на дурость; все вызнать хотелось, что на уме у ведунички, об чем печали ее и радости. Вот то и манило Чермного едва не больше, чем краса.

Меж тем Влада подхватила ведро на веревке да и сошла по приступке высокой. Огляделась, подняла лицо к небу и улыбнулась, похвалилась зубами белыми и губами румяными. Потом прошептала что-то тихо, да и двинулась к волховскому колодезю.

Прошла рядом с кустом, где Глеб прятался и не заметила его. А вот Чермный приметил и убор девичий, и навеси с жемчугом, а потом уж разумел, что кос-то вовсе никаких. Пока удивлялся, пока унимал сердце, что стучало надеждой дурной, Влада уж тянула водицу.

Не стерпел Чермный, пошел к ведунье, ухватил вервье, вытянул бадью и поставил на край колодезя:

– Здрава будь, – голос дрогнул нежностью.

Влада подалась от него на шаг, замерла и смотрела чудно: то ли испуганно, то ли робко. А потом и вовсе зарумянилась и глаза опустила:

– Здрав будь, Глеб, – поправила волосы, что упали на гладкие щеки, и замолкла.

– Ай, не рада мне? – сказал и себя обругал, знал ведь, что услышит не то, чего ждёт.

– Не знаю, что и сказать тебе, – замялась, еще на шаг отступила. – Знакомцу рада, а вот тому, кто мужатую целует насильно, нет.

– Надо же, запомнила, – выговаривал сердито, но радовался, как малец. – Что, сладко было? Так ты скажи, я наново целовать стану. Вижу, что косы расплела, ужель порвалась с мужем? – и замер, дышать перестал, дожидался ее слов.

Она промолчала, а миг спустя посмотрела прямо в глаза, тем и дала ответ молчаливый и неотрадный.

– Вон как… – едва не шипел. – Себя бережешь или мужа защищаешь? Он-то знает, что ты уклад не блюдешь?

– Глеб, ты зачем явился? – осердилась: глаза серые потемнели. – Выговаривать? Так напрасно. Косы мои не твоя печаль.

Хотел смолчать, знал, что надо уйти и никогда более не возвращаться, но не мог, не пересилил, да и зарок, данный себе самому, хотел держать крепко и твёрдо.

– Зачем явился, спрашиваешь? За делом, – врал, но не без умысла. – Скинь оберег, Влада.

– С чего бы? – ухватила рукой Светоч, зажала крепко в ладошке. – Боишься, так уходи. Не держу я тебя, Глеб.

– Скинь, иначе сам сорву, – подступал к Владке, а та пятилась до тех пор, пока не коснулась спиной колодезного бока.

– Глеб, ступай по-доброму. Нелепие творишь.

Хотел уж руки ей заломить, но разумел, что не простит гордячка.

– Сними его, Влада. Мыслишка у меня появилась, вот и хочу вызнать, прав я или нет. Да и тебе не без интереса. Скинь.

Она помолчала малое время, но послушалась: нитицу стянула с шеи и повесила Светоч на колодезное колесо. Глеб вмиг оказался рядом и обнял крепко. Положил широкую ладонь на шелковые волосы, прижал голову к груди.

Сил не прибыло, а вот отрады – стократ. Теплая Влада в его руках, макушка ее щеку греет, а сердце дурное Глебово выстукивает, песнь радостную поёт. Глеб уж сунулся целовать, да почуял крепкие кулаки, что ткнулись больно в грудь.

– Ах, ты… – толкала от себя, выговаривала. – Враль. Руки распускать?

– А и крепкие у тебя кулаки, волхва, – Глеб ухмыльнулся весело и отпустил ведуницу. – Чего сразу распускать? Знать хотел, прибудет ли сил, если тебя обниму без оберега твоего дурного.

– Прибыло? – от любопытства ругаться перестала, шагнула ближе и ответа ждала, как иное дитё пряник от батьки.

– Сил-то? Нет, не прибыло, но понравилось. Что? Чего злишься? – Чермный едва смех сдерживал. – Ладная ты, горячая. Чего ж не порадовать себя?

Влада брови высоко подняла, видно, изумлялась и слов сыскать не могла, но очнулась:

– Охальник. Зачем пришел? Чего тебе надо?

– Если расскажу чего надо, не откажешь? – и засмеялся да отрадно так, тепло, как и сам от себя не ждал.

Потом и вовсе изумился, когда вслед за ним и Владка захохотала:

– Бесстыдник ты, Глеб Чермный, – прихватила оберег и повесила на опояску. – Надо бы злиться на тебя, а не могу. Глеб, ты не ходи сюда, ни к чему. Мужатая я, – с теми словами взяла ведро и пошла к хоромам.

Глеб смотрел, как идет плавно, как рубаха льнет к телу тугому, как ступают мягко ножки в красных сапогах: