Светоч

Стояла и раздумывала, краем уха слышала, как клал требы Божетех, как просил богов, чтоб волю свою показали. А те и услыхали, и указали на Нежату, вложили слово свое в уста волхва. Скора вече и выбрало, вытолкнуло на ступень.

– Благо вам, – Нежата поклонился людям на четыре стороны. – Зарок свой исполню, послужу Новограду.

Он еще долго говорил, да ровно так, тверденько, а Владка и слушать-то не могла, не разумела ничего. Все тревожилась, ждала. Ладони заледенели, спину, будто морозцем прихватило. Горячими были лишь слёзы, что подступали к глазам; ведунья не дала им пролиться.

– Жёны мои, Мирослава и Любава, – говорил Нежата, указывая на семейство. – Сын-первенец, Добрыня. – замолк на миг, но снова заговорил: – Вот вся моя семья, подпорка и продолжение в яви.

Знала ведунья, что так случится, а все одно, скрутило болью и обидой. Сквозь крики людские почудился ей звон легкий, а потом укрыло морозцем. Влада взялась за Светоч, а он, окаянный, льдом ожёг. Так и стояла за спиной волхва, будто между жизнью и небытием застряла. Все шептала, приговаривала:

– Гордость мне опора….

И сдюжила, и потянулась за Божетехом с вечевой стогны. Шла прямо, голову высоко держала, несла себя княгиней и ни на кого не оглядывалась. Прошла мимо жён Скоровых и остановилась опричь Нежаты. Тот словно ждал, обернулся к ней и в глаза заглянул. Чуяла Влада боль его, но жалости родиться не позволила. Потому и кинула ему взгляд спокойный, а потом и вовсе подошла, сказала тихонько:

– Нежата, вечером приходи в рощу. Ждать буду.

Тот улыбкой расцвел, плечи распрямил и засчастливился вмиг:

– С первыми сумерками, Владушка, – шептал жарко. – Все обскажу тебе, любая.

Влада не дослушала, пошла прочь. Одна только Лада Пресветлая и знала, как тяжко дались ведунье те шаги, что пришлось сделать от вечевой стогны до поросшего лопухами проулка.

Глава 22

– Ввязался, и как теперь расхлебывать? – дядька Вадим сидел на лавке, квасом угощался, оправлял чистую рубаху, что дала новая челядинка после бани. – Воев наших на верную погибель вести?

– Не кликай смерть раньше времени, сивоусый, – Глеб ходил по просторной гридне, оглядывал новые хоромы, куда поселил его Нежата-князь. – Теперь ватага наша дружиной стала. Есть, где жить, что жрать и кого оборонять. Все при деле и на своем месте. Нежата не поскупился. Завтра доспех новый будет и корм лошадям. Промеж того и мечи справные. А хлебать будет Завид, ясно тебе, пёсий нос? Вечор Оська весть прислал, что войско Завидово пощипали у Сухонок. Едва ноги унес. Там сидит Славка Рудный, у него не забалуешь. Вой, каких поискать. Оборонил своих, а стало быть, ехать к нему надо и уговариваться. Вторым днем и тронемся. Дядька? Ты уснул что ль?

– Глеб, резня зреет. В твоих силах упредить ее, – Вадим в задумчивости глубокой наклонил кружку с квасом, тот темной струйкой потек на чистый пол. – Владушку жалко. Ты б взял ее себе, Глебка. Ведуничка за тебя слово кинула на вече, не убоялась. Добрая, с разумением. А Нежатке она помехой. И пусть волхва, оно и к лучшему. Никто тебе слова супротив не скажет. Ты изверг, она – ведунья. Бояться станут и уважать. А ее еще и полюбит народ. Хорошая она, отзывчивая.

Глеб вздрогнул, озлился, но сдержал себя, ответил не без ехидства:

– Прям сейчас ее в дом нести? На плечо и в ложницу?

– Дурак ты, Глеб, – сивоусый сплюнул злобно. – Умыкнуть-то всякую можно. А вот удержать возле себя навряд ли. Ты-то точно прохлопаешь, харя твоя наглая. Не полюбит тебя, сбежит, только ты ее и видел. Ступай, куда собирался, пёсий нос!

Глеб вызверился и треснул дюжим кулаком об стену аж щепа полетела:

– Мне наизнанку извернуться?! На ушах перед ней бегать?! Приневолить любить нельзя! А можно было бы, так я давно уж… – и умолк, потирая кулак зашибленный.

– Во как… – дядька снова пролил квас, изумляясь. – Зацепила тебя ведунья Загорянская. А все равно дурень ты! Нужны ей твои уши, как корове седло!

– Так чего ей?! Молока птичьего?! – кричал Глеб, пугал челядинку, что сунулась было подтереть пролитое.

– Вымахал едва не до потолка, а ума не нажил! – ярился поживший вой. – Бабы мужей любят за славу добрую, за дела большие. Гордиться тобой должна, чуять силу твою. А промеж того дай ей то, что токмо ты можешь! Разумел?!

– Не ори ты! – Глеб дождался, когда челядинка уйдет. – Что я могу, Вадим? Злата ей насыпать? Не примет, не такая. Звезду с неба сулить? Не поверит, ожглась уж разок. Что ты ржешь, как мерин стоялый?!

– Как дитё, – Вадим утирал слезы смешливые. – Владка в жизни своей ничего не видала. Муж-двудневка и горюшко бабье – долгое и муторное. Сидела опричь Черемысла, едва с волками не выла. Видал, как улыбается скупо? Думаешь, от хорошего житья? Развесели девку и полдела уж сделано.

– Дядька, ты часом в квас медовухи-то не плеснул? Заговариваешься, – Глеб пригладил бороду, замолк в раздумье, а потом и ответил: – А может и прав ты, сивоусый…

– Ой, умора, – потешался дядька. – Раньше-то и сам знал, чем баб приманивать, а ныне разум растерял. Надо Владке подарочек спроворить за такое-то веселье.