Светоч

– Прощай, Нежата, – положила руку на плечо князя, окутала лазоревыми искрами мужа недавнего, сил влила. – С сего мига я тебе никто. Теперь я Влада Новоградская, ведунья и знахарка. Не ходи за мной, не стереги. Нужна будет подмога, весть присылай. Зарока от тебя не прошу, не сдюжишь, а потому упреждаю, если навязываться станешь, так я объявлю, что женой тебе была.

– Мне грозишь? – Нежата брови возвел высоко.

– Себя обороняю.

Отвернулась и пошла. Если б Глеб не смотрел неотрывно, если б не знал ее, не держал в своих руках, так бы и не догадался, что идет из последних сил. Держится из одной только гордости и всякий миг упасть может.

Не опасайся Чермный за Владу, ринулся бы к Нежате и добавил сверх того, что ведунья ему отрядила. Пошел за окаянной: стерёг, чтоб не рухнула, не ударилась.

Влада шла, качаясь, будто все силы слила досуха. Едва добралась до хором волхва, так и привалилась, горемычная, к стене бревенчатой, укрылась под черемухой. Там уж и отпустила себя, захлебнулась тихим рыданием.

– Тут я, Владка, – знал Глеб, что Светоч дурной на ее опояске, но чуял, что сей миг нужно ей сил отдать. Продрался сквозь куст и обнял накрепко, будто прилип.

– Ты зачем… – не договорила, приникла, как замерзший к очагу в мороз. – Глеб, просила не ходить за мной. Что ж вы рвете меня на части?

– Ругаться хочешь? Давай, стерплю. Стой уж смирно, грейся, – улыбка против воли наползала на лицо, радость теплая окатила. – А и грозная ты, Влада Новоградская. Мужа отделала так, что любо-дорого.

– Стерёг? – сокрушалась. – Где ж схорониться от тебя?

– А нигде. Ты уж напрасно не трепыхайся, привыкай, что я рядом. Вон, засопела уж. Да и не злобишься. А стало быть, отрадно тебе сей миг не меньше моего.

Если б знал, чем слова шутейные отзовутся, так смолчал бы. Но вылетело – не поймаешь.

– Отрадно? – толкнула Чермного от себя. – Так я расскажу тебе, Глеб, как мне отрадно. Ты порежь себя надвое, ходи и кровью обливайся! Тогда и узнаешь, какова она отрада моя! Ты ж сторговал меня, подсунул Нежате кус сладкий! Не влезь ты, так неведомо, что б случилось! Меня хотел для себя?! Так бери, бери! Что смотришь?! Иль надо, чтоб сама к тебе кинулась?! Слова тебе шептала ласковые?! А может, так сойдет?! Возьми и отлипни!

Дернула ворот рубахи, спустила с белых плеч и прислонилась к стене, дожидалась. Глеб глаза прикрыл на миг, а потом и заговорил, сдерживая ярость огневую:

– Его не винишь, а меня хаешь?! – рычал зверем. – Моя ли вина, что мужа себе выбрала гнилого?! Ему простила, а меня бьешь?! Знаешь, что перед тобой безволен, а кусаешь?! Давай, изгаляйся! Я прощу тебе, Влада, все прощу. Ты только глаза раскрой, взгляни на меня не как на ворога…

Шагнул к ведунье, взял личико заплаканное в ладони и поцеловал в губы. Почуял, как трясется, как сжимается в комок. Был бы бабой, зарыдал в голос. А как иначе? Принять нелюбовь от желанной – казнь страшная, пытка огненная.

– Ступай в дом, Влада, согрейся. Озябла ведь, – отступил на шаг, другой. – Иди, не играй с огнём. Иначе на плечо закину и к себе заберу. Ни слезы, ни крики не помогут.

Отвернулся и пошел. Услыхал ее тихий шепот в ночи, что звал его:

– Глеб…

Оборачиваться не стал, разумея, что ярости не сдержит, да и мужичьего в себе не уймет. Не хотел порушить то малое, что осталось меж ним и ведуньей.

Глава 23

– Да ты волхв или дядька косматый?! – Владу разбудил голос Белянки, что разорялась в сенях. – Говори, чем торговать стану! Владка мне обсказала, что быть мне купчихой!

– Отлезь, рыжая! Инако тресну по лбу посохом, станешь слюни подбирать! – лаялся Божетех громко, да с огоньком. – Где печево мое, а?! Хлеба неси утрешнего и каши дай! С медом!

– Бочка бездонная, чрево ненасытное! – Беляна в долгу не оставалась. – Когда ты уж объешься и лопнешь?!

– Не дождешься!

Владка не видала, что там творилось, услыхала только, как грохает посудина, как ворчит рыжая.

Повернулась на бок на лавке, натянула теплую шкуру на голову и затихла. Ночью глаз не сомкнула, и так раздумывала, и эдак поворачивала. Сердце себе рвала, с собой уговаривалась и не уговорилась. Корила язык свой неуемный, жалела, что Глеба обидела. Чуяла, что за ним правда, не за ней, с того и муторно было, и тошно. Промеж того наново вскочили в думки и руки его теплые, и слова горячие, и губы нежные.

– Да что ж такое? – шкуру откинула, села на лавке: рассыпались волоса солнечные по спине, по рукам. – Вот наказание.

Посидела малое время, а потом и подскочила. Бросилась на двор, умылась ледяной водицей, расчесала косы долгие. Пошла в бабий кут, помогать Белянке по хозяйству, занимать руки работой, отдыхать от думок непростых.

– Порвалась? – рыжая встала за спиной.

– Порвалась, Белянушка, – вздохнула ведунья.

Рыжуха обняла, пожалела по-бабьи, а потом уж соловьем залилась:

– Ты не с Глебом вчера лаялась? Слыхала я голоса в ночи. И чего лаешься? Чего отпихиваешь? Сама лезла на вече его оборонять. Владка, как ты не убоялась-то?