Светоч (СИ)

Вильхельм не мог поверить своему счастью. Эрлих неожиданно перестал рычать и брыкаться, и по вечерам, усаживаясь в флаер, говорил: «Домой», подразумевая, что его надо отвезти в «Яблоневый сад». Конечно, дневное ожидание изматывало: скажет «домой» или скажет «во дворец»? После вожделенного «домой», во время полета на Мелену, в груди разгоралось чувство собственнического обладания. Дома светоч становился «его». Его любовником — иногда усталым, иногда капризным, иногда изобретательным, иногда жадным — до синяков и царапин на плечах.

Знание «мой!» колотилось в висках, когда Эрлих, как обычно впереди, шел по дорожке к дому. И вырывалось в прихожей, как спущенный с цепи пес. Стоило увидеть, как задница обтягивается брюками, когда светоч наклоняется, чтобы снять туфли — готово дело, прощай контроль!

Оттрахав Эрлиха в прихожей, Хельм обычно оттаскивал его в ванную, а иногда прямиком на кровать. Довольный любовник дремал, время от времени потягиваясь и краем глаза посматривая в телевизор, или утыкался в ноутбук, строча сообщения и комментарии в блог. После получаса отдыха Вильхельм настораживался — важно было не пропустить момент, когда Эрлих захочет есть. Если светочу удавалось ускользнуть от надзора, он добирался до холодильника и устраивал в нем ревизию, нещадно вышвыривая в мусорку просроченные продукты. Срок годности определялся крайне приблизительно: «Это может скоро испортиться!», и аргументы: «Не испортится, я это сейчас съем», не помогали. Вырвать продукты у Эрлиха из рук не получалось, доставать их из мусорного ведра Хельм не рисковал, а от бессмысленного разбазаривания еды у него портилось настроение. Поэтому он предпочитал бдеть, предупреждая выход любовника на кухню, и по требованию приносил ему в постель легкий ужин — неудобоваримый, на его вкус, коктейль из морепродуктов или питьевой йогурт с рогаликами, до которых Эрлих был большим охотником, или еще какую-нибудь чепуху.

Перед отходом ко сну они обычно долго копошились, устраиваясь в удобных позах. Светоч желал засыпать, используя Вильхельма, как матрас или любимую плюшевую игрушку — возился, укладывал на него руки и ноги, щекотал волосами шею и выказывал недовольство и одобрение одновременно:

— Ты теплый… и большой… но не очень мягкий. Надо тебя чуть-чуть раскормить.

«Ага, сейчас, — думал Хельм, регулярно устраивавший себе разгрузочные дни на воде, салате и хлебцах. — Когда с работы попрут за то, что жопа в флаер не лезет, я им так и скажу — нельзя меня увольнять, я разъелся, чтоб Эрлиху спать удобно было».

Вслух он, разумеется, ничего не говорил — просто изворачивался и осторожно целовал светоча в нос.

Вильхельм и не подозревал, что к сорока годам разгрузочные дни, как и попытки сидеть на жесткой диете, перестанут помогать «блюсти линию», но с работы его не попрут. Да и задница, несмотря на охи и вздохи, в пилотское кресло помещаться будет, только ремень начнет сильнее давить на живот. А светоч, получивший возможность засыпать на теплом и мягком, останется очень доволен.

Утром они просыпались от звуков государственного гимна — Хельм его уже возненавидел, но заставить Эрлиха сменить звук на будильнике не мог. Вечерняя позиция менялась — он всегда поворачивался набок и сам укладывал на любовника руки и ноги, отчего государственный гимн разбавлялся сонными жалобами: «Слезь с меня скотина, опять плечо придавил!»

Пока светоч продирал глаза, зевал и потягивался, Вильхельм успевал смотаться в ангар и выпить чашку растворимого кофе, входившего в список запрещенных продуктов — «я не желаю, чтоб ты травился всякой химией!». После этого он чувствовал себя готовым к любым неожиданностям — натуральный кофе такого эффекта почему-то не производил — и бегом возвращался в дом. Он остро и полно ощущал радость утра — Эрлих, встрепанный, толком не проснувшийся, закутанный в одеяло и раскладывающий пасьянс на пристроенном на столик ноутбуке, был «его, и только его». И неважно, что это изменится, когда они сядут в флаер. Потому что есть шанс, что вечером Хельму вновь прикажут: «Домой».

Днем и в те вечера, когда они обедали в клубе, Вильхельм изнывал от ревности — ему не нравились отирающиеся возле Эрлиха аристократы. Природа щедро одаряла красотой стерильных отпрысков старинных родов — видимо, компенсируя ущерб. И все эти ожившие музейные статуи, сверкающие разнообразно разноцветными глазами, так и притирались к самому молодому и холостому принцу. Куда с ними тягаться? Таких тяжеловесных сероглазых блондинов, как Хельм, на рынке — пучок за пятачок. Ну, может быть, чуть дороже дают. Но с аристократами не сравнишься.

Приходилось страдать. Молча — потому что светоч ежедневной, а иногда ежечасной и ежеминутной ревности наверняка бы не оценил. Или посмеялся, заявив: «На разноцветные глазки меня не купишь». Но это лишь слова, которые тут же забудутся, если приглянется кто-то из равных — так считал Вильхельм.