Светочи Тьмы

– Он умер. – Она говорила строго и с осуждением, словно бы это он, а не она, был маленьким ребенком. – Он умер. Вы не спасли его, мастер Берг. Не сдержали своего обещания.

– Я не обещал… – Август сказал это не Лизоньке, а самому себе. Самому себе пытался объяснить свое бессердечие и бездействие. – Я ничего ему не обещал, я даже на письма его не отвечал! – Он сорвался на крик и тут же испуганно зажал себе рот ладонью.

– А он ждал. – Лизонька склонила голову к плечу, посмотрела на Августа искоса. – Даже когда я умерла, он продолжал надеяться. Я пыталась объяснить ему всю тщетность этих надежд, но он меня не видел. Меня никто из них не видит. Вы первый. Почему вы меня видите, мастер Берг?

Потому что у него была хорошая учительница. С волками жить – по-волчьи выть. Кажется, он заразился от албасты не только бездушием, но и вот этой не-жизнью, научился видеть и чувствовать то, что не дано остальным. Или эта особенность была с ним с самого рождения? Его творения, его каменные дети были особенными, не живыми, но и не мертвыми. Они существовали на самой границе миров, а иногда и сами становились этой границей, форпостом между живым и неживым. Как вот эта башня. Август поднял взгляд вверх на темный, уходящий в ночное небо силуэт.

Свечная башня была его приемным ребенком. Вкладывал ли он в нее свою душу? Несомненно, вкладывал! Хватило ли той частицы, чтобы вдохнуть в нее не-жизнь? Август прислушался. То ли к окружающему миру, то ли к самому себе. Он слышал тяжелое дыхание и гулкое уханье. Мир отзывался на его порывы, отвечал ему тихим, едва различимым шепотом. Да, так и есть! Кажется, он создал еще одну химеру. Нелюбимое дитя, брошенное на произвол судьбы и новой хозяйки. Увеличительное стекло, способное уничтожить все вокруг.

– Почему вы меня видите?! – Августа обдало ледяным холодом. Так бывало, когда его касалась албасты. Нечаянно ли, нарочно ли – не важно. От этого мертвенного прикосновения тело немело на долгие часы. Вот только сейчас его руки коснулась не албасты, а Лизонька. Коснулась, требовательно посмотрела ему в глаза, повторила: – Почему?

Он сдержался, не отдернул руку, не отшатнулся сам. Остатками своей бедной души он понимал, что перед ним стоит ребенок. Несчастный, заблудившийся между мирами ребенок. И этому ребенку нужны ответы.

– Я не знаю, девочка, – сказал он просто. – Наверное, я особенный.

– Он тоже так говорил. – Лизонька убрала руку, и Август полной грудью вдохнул сырой ночной воздух. – Он говорил, что вы особенный, и вы непременно придете.