– Ты бы все равно меня убила. – Он знал эту правду уже тогда, когда Агния начала с ним торг. Такие существа, как она, не способны ни на что другое.
– Убила бы. – Она кивнула, отбросила с плеч влажные волосы. – Но это случилось бы еще нескоро. И смерть твоя была бы не такой мучительной, как сейчас. Теперь вини только себя, старик.
Вот он и стал снова стариком. Жаль только, что не справился, не совладал с этой прекрасной тварью.
– От тебя будет мало света. – Агния лежала с закрытыми глазами, длинные ресницы оставляли темные тени на точеных скулах. – Но мало, это лучше, чем ничего. Какая-никакая искра в тебе до сих пор сохранилась. Я ее заберу.
– Как? – спросил он. – Как ты это делаешь? Почему они так ярко горят? Ничто на этой земле не способно на такой свет…
– Ну почему же? – Не открывая глаз, Агния пожала плечами. – Мне доводилось быть музой не только у художников и поэтов. Однажды мне довелось вдохновлять химика. Очень талантливого, надо признать. Изобретенный им порошок горит, ярче любого костра. Ярко. Жарко. Дотла. Конечно, нужны заклинания, но я ведь говорила тебе, что с уважением отношусь к прогрессу? Магия и прогресс – это ли не истинная сила? Миром будут править те из нас, кто вовремя это понял. Жаль, что ты отказался, старик. Очень жаль.
Ему тоже было очень жаль. Эта жалость была особого рода. Он жалел не себя и даже не погибших по вине Агнии детей, он жалел, что сам лишен той волшебной магии, что позволила бы ему убить эту ненавистную тварь.
– Я знаю, о чем ты думаешь. – Агния по-прежнему лежала с закрытыми глазами. – Они все об этом думали перед смертью. Сожалели о собственной глупости, слабости и малодушии. Я тебя успокою. Меня невозможно убить. Никому из смертных это не под силу. Жизненный опыт и научный прогресс, старик. Такая досада.
Да, такая досада… Август покивал, сжал и разжал кулаки. Никому из смертных это не под силу… Никому из смертных…
Затылок сковало холодом. Сначала затылок, потом хребет, потом онемели кончики пальцев. Знакомое чувство, считай, уже привычное. Август вытянулся в струну, вытянулся сам, вытянул шею. С того места, где он оказался, постамент и ванна были как на ладони. И он видел!