Светован. Штудии под шатром небес.

— Этот мох, — объяснил, — вытягивает из камня соль… Если его порубить, выпускает зеленый рассол. Тогда мясо на вкус не будет пресным. Дичь он насадил на рожон, а концы его засунул в узелки лыковых веревок, которые перебросил через жердь. Притушил немного открытое пламя. Тогда той же костью ободрал коренья просвирника и закопал их в горячие угли.

— А вот и сегодняшний наш хлеб.

Я с восхищением наблюдал за его умелыми точными движениями, и мне казалось, что ощущение реальности покидает меня. Словно это происходило не со мной. Это была не столько работа, как привычный ритуал, молитва рук. Я не мог отвести глаз. И не мог не спросить его:

— Кто научил вас этому, Кукумир?

— Нет, я сам дошел до всего, когда вынужден был вековать свою молодость в лесу. Первое время думал, что пропаду, один, как перст. А потом пообвыкся и осознал, что я не один — с Лесом и его обитателями. И это, может быть, даже лучшая компания, чем люди. По крайней мере, добрее, честнее. Я им открылся, они мне…

Вокруг снаружи хлестал дождь. Тугие, как жгуты, струи были по веткам, лупили по опахалам папоротника, по прошлогоднему листу. Дым от огня неохотно тянулся из-под елового крова. Жар от костра прогрел наше дупло, подсушил одежду. Мы сидели без рубах, впитывая кожей благодатную теплынь. Тело у старика было жилистое, крепко сбитое. Но немилосердно изувеченное рубцами, шрамами от ожогов, оспинами затянутых колотых ран. Следами злобного то ли животного, то ли человеческого мира. А, возможно, и одного, и другого. Тело охотника, воина, борца. Это никак не ассоциировалось с его приветливой, безгранично мирной натурой. И я, удивленный и тронутый увиденным, неожиданно спросил его:

— Кто вы?

Его не удивил мой вопрос. Он вообще редко удивлялся. На минутку задумавшись, ответил:

— Я очарованный странник в этом мире. Светован.

Где-то я уже слышал, что его так называли. Поэтому переспросил:

— А что значит Светован?

— Тот, который прошел мир (свет по-нашему) и идет дальше.

— И куда ведет ваша дорога?

— Я на пути к самому себе.

— А что такое ваша очарованность?

— Это печаль по недостижимому.

Я смотрел на огонь и размышлял над услышанным. Словно языки пламени могли объяснить мне подспудный смысл этих дивных слов.

Он выгреб из золы печеные коренья алтея и положил на ажурную салфетку листа папоротника. Отломил заячью ногу и протянул мне. Из холщевого мешка вытащил разной зелени. И я набросился на еду. Пока он раз укусил, я — трижды. Такого вкусного жаркого я никогда еще не ел. Мясо было нежное и ароматное. Наверное, от лесных приправ, которыми он обмазал дичь. А корнеплод вкусом был похож на жареный каштан.

Буря перевалила через горы. В зарослях шелестел густой дождь, крупными опаловыми каплями скатывался с еловой крыши. Сытость и внутреннее тепло породили в душе умиротворение. Я подумал, что еще два часа назад не знал, где мы будем спать и что кушать… Впрочем, спать не хотелось. Жаль было терять эти магические, торжественные часы единения с ночным Лесом. Принадлежности к нему. По дороге мы не успели набрать воды, потому что "черпать из криницы после заката солнца не гоже". Старик скрутил лист лопуха и засунул под крышу — в деревянное ведерко побежала дождевая вода.

— А ты? — повернулся ко мне.

— Что я?

— Кем ты себя считаешь?

Не спросил "кто ты есть?", а "кем ты себя считаешь?". Наверное, это совсем не одно и то же: быть кем-то и считать себя кем-то. И я без малейшей утайки рассказал ему о себе все. Открылся, как никому дотоле. Казалось, мой рассказ слушал не только этот дед с прикрытыми веками, но и склоненная, отяжелелая от дождя крушина, и заячья голова в траве с печальными глазами. Я окончил повествование и облегченно вздохнул. Потом мы молчали. Каждый молчал по-своему.