Светован. Штудии под шатром небес.

Потом мы лежали в траве, которую здесь, наверное, не косят. Трава забытья. Наши локти касались друг друга. Она не убирала руку. Ток пробегал по телу от этих касаний, холодил мою грудь и заставлял тихо вздыхать. Некоторые женщины пахнут так, что мы тяжело вздыхаем. Но не от аромата их эти вздохи, а от духа свободы, который поселяется в нашем сердце.

— У тебя есть мечта? — неожиданно спросила она.

— Не чествую это слово — ответил я дедовым тоном. — Пустое слово. К тому же — придуманное… Но мечта у меня есть.

— Какая? — в ее глазах загорелись блестки.

— Коснуться твоего шрама над губой.

— Гм, разве ты не знаешь, что не следует касаться руками лица? Это негигиенично.

— Я не руками хочу, а губами.

— Что ж. мечтать не вредно. Тем более — так наивно.

— Знаю, наивность не лечится.

— Почему же? Ты ведь сам говорил, что дед исцеляет все.

— Это если больной сам этого хочет. А я не желаю. Я хочу быть прекрасно больным. И хочу, чтобы этим заразился еще кое-кто.

— О, так ты, оказывается, еще и разносчик вирусов ко всему…

— Я разносчик мечты.

— И не боишься? — резко повернулась, приблизила глаза почти впритык.

— Чего бояться?

— Того, что мечта может сбыться…

— Если честно, немного боюсь. Потому что у меня не совсем окреп иммунитет.

— Тогда иди на свою полонину и кушай чернику с брынзой, — резко выдохнула и забрала руку.

— Ага. Брынза там белая, как твои ноги…

— Парень, у тебя и вправду горячка. Тоже белая.

— А черника сизая, как твои глаза.

— Ты что, бредишь?

— Нет, это устное народное творчество.

— Тогда мне жалко этот народ.

— Ну конечно, ты ведь народная учительница.

— Я пока только народная студентка.

— А уже даешь уроки.

— Кому?

— Мне.

— Какие уроки? — встрепенулась.

— Самые лучшие уроки — уроки радости. Ты видишь, я смеюсь без причины, словно картонное дурило?!

Мы смеялись оба. Хохотали без устали, заглушая шум близкой реки. И при этом читали что-то по губам друг друга.

.. Далеко за полночь прибился я домой из ловли ветра. Сладкого ветра.

Когда проснулся на следующий день, старик уже давил для кваса собранную малину. Скользнул по мне приветливым взглядом и молвил:

— К таким девушкам с пустыми руками не ходят. Я б на твоем месте понес ей хотя бы пучок червоной руты.

Я не спросил, кого он имеет в виду (этот дед-всевед знал все, и ничего с этим не поделаешь). Я спросил его:

— А разве червона рута существует? Может, это только в песнях?..

— Червона рута — это по-книжному рододендрон. Неужели ты не видел, как на скалистых горах цветет червона рута? Тогда ты ничего не видел…-

Восковые перстни

В то утро он долго молился. Обычно его молитвы были краткими молитвами благодарности. (".Не просить надо, чтобы тебе дали, а благодарить за то, что имеешь. А то, что тебе надобно, будет дано. Не говори Господу, что у тебя есть беда. Повернись к той беде открытым лицом и скажи, что у тебя есть Господь". Из синей тетради).

Мы собирались натри дня, нарезали из автомобильной шины выступцы и наколенники. Ибо если выйдем на Острый Кряж, там, на каменистых перелогах с рододендронами, придется сбивать колени. Собирались, планировали — и не пошли. Орлан перебежал наш путь. С глухим свистом пролетел над двором и сбросил серый кимлюшок. Он упал аккурат перед стариком — комочек мха, не донесенный до гнезда.

— Ломикамень, — сказал старик. Этот мох растет там, где облака чревом трутся о горные вершины. Там, где уже ничего не растет. Оттуда нас оповестили, что кто-то попросился к небесам…

И мы отложили свою дорогу, занялись мелкой работой по двору, а к заобедне, из самого пекла жарыни, вышел дедок в длинной шляпе и прошамкал, что умерла Студеная Марта, дальняя родственница Светована. И что зовут его на "провод почившей души".

Старик искал глазами что-то вверху. Там до сих пор почти недвижимо планировал орлан, словно чертил что-то в синей небесной тетради. Каждый из нас имеет свое письмо, подумал я. Только не каждый готов это прочесть.

Мы вытрясли с одежды хвою, натерли обувь сажей, смешанной с маслом, и пустились в путь. На похороны. Молчаливым был тот путь. Как и надлежит быть дороге к мертвым. Пришли уже к вечеру, как говорят здесь — в собачий голос. Деревенька была вырублена в черном дубовом лесу, а по низу окаймлена обручем из болот.

— Люди здесь посеяны с небес, — сказал мой поводырь.

— Сюда не дотянулись ни татары, ни хазарские злодеи, ни мадьярские жандармы-перьяники, ни русские колхозы. Здесь время загустело, как еловая смола…