Светован. Штудии под шатром небес.

("Если долго всматриваться в бездну, то бездна посмотрит на тебя. Если долго лелеять болезнь, то она вгнездится, словно кукушкино дитя". Так он говорил. Из синей тетради).

От конской упряжи отвязали легкую яворовую лохань. Мне старик велел носить воду и нагревать на костре камни. — Сам же бросал в корыто целые пригоршни снадобий, приговаривая сам к себе: "Крошево дегтярного мыла, картофельный крахмал, почки черного тополя, осины, березы, дубовые галлы, тысячелистник, калган, герань луговая, корень родовика…"

С другого коня сняли оцепеневшего подростка, завернутого в простыню, через которую пробивалась присохшая сукровица. Раскаленный камень шипел, поднимая черно-бурое кипение зелья. Я гасил его ведрами студеной воды. Светован потрогал мизинцем воду и остановил меня. Живой кокон, не развертывая, осторожно опустили в воду. Мальчуган охнул и часто заморгал.

— Так будешь купать его двенадцать дней подряд, — молвил старик отцу, который с побелевшим лицом стоял рядом. — А тех детей, что с ним играли, купать десять дней.

И не рви свое сердце — лес все слижет с тела, все очистит…

Лес, который рубаете под корень. По рукам вижу, что деревом промышляешь.

— Йо. лесоруб я. А где еще здесь заработать?!

— Ну-ну, рубите пока рубится. Но оставьте хотя бы на лекарство что-то детям и внукам… Мальца заверните в чистое полотно и напоите молоком. Долго будет спать. Не бойтесь, это начинается выздоровление.

Мужик с твердым, как дерево, подбородком, крепился, чтобы не расплакаться, только губы дрожали.

…Люди расходились, унося в глазах утешение и надежду. Склон горы наполнялся новыми, здоровыми, звуками. В саду снова раздались трели птиц, притихших было от такого количества людей. Мой дед, пошатываясь, снял рубаху и бросил в ручей. Сомкнул на затылке руки и долго так стоял, всматриваясь в бордовый пруг заката. Тогда, не поворачиваясь, проронил:

— А теперь — рецепт для тебя. Свари нам спасовский узвар. Возьми дикую грушу, лесные яблоки, чернослив, ягоды смородины и сизой ежевики, добавь немного калгана, васильков, подмаренник…

— Подождите, я запишу, — перебил я его.

— Не надо записывать. Положись на память. Что сваришь — То и будешь пить. Пришло время уже самому подбирать плоды для жизни. Ведь подбираешь же слова для своей тетради…

Что я мог на это сказать? Достал корзину и отправился, пока видно, в сад. Когда на узваре в котле появилось первое колечко розовой пенки, ночь уже полновластно заполнила нашу гору душистой тайной. Я выпустил из нашего мочила "больную воду" и запрудил ручеек для завтрашней почты. Тогда открыл синюю тетрадь и записал: "Живи, как дышишь. Пиши, как дышишь ”.

Дай времени время

Оля писала в письме, переданном художником:

"Привет там, на полонинском Парнасе. Спасибо, что сдержал обещание. Но ты уж так рьяно не бей челом — забыл, что оно у тебя слабенькое? Зато какое у деда! Скажи, что я с благодарностью целую его мудрый лоб. От моего отца тоже передай ему поклон. Колокол, который он добыл из земли, отвезли в монастырь и дали ему имя Андрей. Оказывается, колокола, как и люди, тоже имеют имена. Потому что они разговаривают… У этого голос особенный, потому что медь старинного литья — рифейского. Так говорят монахи…

Что за дивные фольклорные жемчужины из синей тетради! Мне даже немного стыдно, что я так легко добываю практику. Успокаивает только, что это народное достояние. То есть, оно для всех, и для меня тоже. Если бы еще твой дед вспомнил какую-то старинную песню, обрядовую либо рекрутскую… Развесели его как-то при случае. А еще нужен народный сказ либо причта. Совсем коротенькая. Я заметила — много говорить он не любит… Если все-таки расщедрится на откровения, моя вербовая гавань готова принять новый кораблик из твоих рук.

Ну, вот какая я хищница-попрошайка. Самой противно.

На этом завершаю эпистолу, потому что надо бежать кормить свою орду.

Милой жизни тебе, милый! (Можешь это тоже считать фольклором).

Олюня-хитрюня.

P.S. Отдельное спасибо за косметический совет. Вижу, что твоему учителю известны даже секреты девичьей красоты. Может, он знает и рецепт женского счастья?!"

Я перечитал письмо еще раз, еще раз осмотрел оборот листка, словно за ночь там могли появиться новые строки.

Было горько, как в детстве, когда лакомства немилосердно не хватало. Но моя ручейковая гавань ждала отправки нового кораблика.

"Бедная моя студенточка! Разжалобила ты наши очерствевшие в дикой горной пустоши души. Вынуждены их увлажнять холодным узваром из лесных фруктов. А чтобы утолить твою фольклорную жажду, сразу же берусь за перо. Вот тебе песни, а, вернее, спиванки, как тут говорят. Они, правда, немного грустные для такой веселой певуньи, как ты.