Светозары

Но речь сейчас не об этом. Проклятые деньги не только преследовали меня наяву, но стали сниться во сне. Однажды приснилось такое: будто пошли мы со своим закадычным дружком Ванькой-шалопутом в лес за грибами. Ну, идем, переговариваемся, цигарку из махры попеременке тянем, — рады, что от надзора взрослых далеко упороли. Вдруг — болото. Вонючее, тонкое, лишь далеко посредине малое оконце воды светлеет. И плавает по этой озеринке крохотный бумажный кораблик. Пригляделся я — а кораблик-то желтенький, из рублевой бумажки сделанный. Говорю Ваньке: пойду заберу деньги, нам корову покупать. «Не лезь, — говорит, — утонешь». А я и слушать не стал, ступил на лабзу — она подо мною закачалась, как сетка панцирная на кровати. Еще ступил — и врюхался по пояс в болотину. Ванька палку мне подает: держись, мол, тащить буду. А меня няша все глубже засасывает, будто за ноги кто снизу тянет. Кругом вонючая слизь так и пузырится, как опара, так и урчит, точно стая псов голодных. Ору я что есть силы и голоса своего не слышу. Вот уж по горло затянуло, вот по уши… Чую — конец, задохнулся. Трепыхнулся из последних сил — и пробудился. И уж в сознание пришел, а все равно дыхнуть не могу: кто-то тяжелый на меня навалился, рот и нос зажимает. Я еще раз, уже наяву, рванулся — слетела с меня тяжесть, и только тут очухался, все понял. Спали мы, все трое ребят, на печке, а Петька, средний братишка, шибко уж беспокойный был во сне. Никогда на подушке башкой не лежал, обязательно сикось-накось перевернется и поперек спящих вытянется. Вот он и удружил мне, привалил мою голову мягким местом…

После неудачного похода в колхозную контору мама сказала:

— Пропади она пропадом и корова та! Штобы каждая глиста жирная надо мной измывалась, грязными лапами душу вынала…

— Ну, чего уросишь! — сердито оборвала ее сидевшая у нас бабушка Федора. — Обидели, вишь, ее… Бог терпел — и нам велел. Такая, видно, долюшка вдовья… Всех-то на одну колодку мерять зачем? Добрых-то людей поболе, чем злых. Походи еще, поспрашивай. Вон к соседу, к Илюхе Огневу загляни…

Мама брезгливо передернула плечами, но промолчала. Мне иногда казалось, что она, здоровая и сильная, побаивается маленькой, неутомимой и злой на язык бабушки Федоры.

— Я бы сама к Огневым сходила, деньжата у их есть, — уже мягче сказала бабушка, — да дружба-то у нас, как у кошки с собакой. Тока дело испорчу…

И то сказать: в отличие от матери, бабушка уже успела побывать у многих односельчан, даже в Лозинку, за пятнадцать километров, к своим каким-то дальним родственникам сбегала.

— От люди! — вернувшись, восхищалась она. — Кто я им? Родня — от старого бродня. Седьмая вода на киселе. А встрели — как самую кровную. Тожеть, старенькие уже, одинокие: трое сыновей на войне полегли. Рассказала я им про наше горюшко: денег, мол, пришла занимать. A oнe, старичок-то со старушкой, этак печально переглянулись — есть, говорят, деньги, три сотни целых, да вот избенка совсем валится, то и гляди придавит. По грошику скока лет собирали, хотели материалу для ремонта купить… Разговор-то этот во дворе был, только теперь и глянула я на избенку-то — и ужаснулась даже: стоит хоромина кругом в подпорках, как на костылях, и свалилась бы, кажись, давно, да, видно, думает ишо, на какой бок ей упасть сподручнее. А крыша-то дерновая и провисла по матице, как хребтина у старой лошади… Ну, говорю, извиняйте, свое горе, оно завсегда глаза застит, из-за него чужую беду сразу и не разглядишь. А хозяева, вижу, опять переглянулись, помолчали, потом старик и говорит: «Возьми, Федора, деньги. Вам оне нужнее. Мы-то уж отжили свое, ежели и придавит, дак не беда, а внучат твоих на ноги поднимать надо, пропадут оне без молока…» Уж я всяко отнекивалась, а две сотни мне все-таки всучили…

5

Время шло. Из поселка Липокурово, от Степаниды Глуховой, у которой мы собирались сторговать корову, дошли слухи, что она, Степанида, ждать больше не может и днями поведет корову на базар.

Мы же еще не собрали и половины нужных денег. Занималась этим одна бабушка Федора. Мать же, после двух-трех неудачных попыток, совсем отчаялась и потеряла надежду. Мне уже не мерещилась найденные кошельки и денежные горшки. Мне все чаще и явственное стала видеться наступающая голодная зима.

Я сам решил сходить к соседям. Илья Огнев с женой Паранькой жили справа от нас, за высоким и плотным дощатым забором. Мы с ними никак не общались. И не только мы: Илюху в деревне не любил никто. Много горя, обид, унижений принес он людям, когда был во время войны нашим бригадиром. Меня он однажды избил кнутом, когда я пахал на лошади и, голодный и смертельно уставший, нечаянно уснул в борозде. Обида долго кипела во мне и жгла меня невыплаканными слезами. И я сладостно мечтал о том времени, когда закончится война и вернутся домой мужики… и тогда уж берегись, гундосая сволочь, отольются тебе наши сиротские да вдовьи слезы!