Светозары

Я знал, что не один мечтаю о жестокой мести и расправе, многим он насолил. Но вот кончилась война, вернулся кое-кто из мужиков… и ничего не случилось. Слишком уж отходчив сердцем русский человек, — отсюда многие его страдания и печали. Ведь вряд ли, пожалуй, кто задумается: где же она, справедливость? Почитай, вся деревня наша продолжает голодать и холодать, а он, Илюха Огнев, и в ус не дует, живет по-прежнему — как сыр в масле катается. С женой Паранькой они в войну за кусок хлеба повыменяли у односельчан все, что могли. Паранька не брезговала даже древними старушечьими нарядами, которые те свято берегли про свой смертный час.

И вот опять, как в те военные страшные годы, я вынужден идти к Илюхе Огневу на поклон. Вынужден просить, унижаться.

С такими горькими мыслями и постучал я к соседям в дверь. Они, как это ни странно для нашей деревни, и днем сидели на запоре. Открыла мне тетка Паранька, совсем растолстевшая, одышливая, еле стоявшая на больных отечных ногах. Она поглядела на меня с удивлением.

Илюха сидел в прихожей на лавке, наклонившись над столом, пушкой выставив негнущуюся ногу, а другую поджав под себя. Я поздоровался. Он лишь мельком глянул на меня, пробурчал:

— Здоров, здоров, Иван Петров! Проходи, садись, гостем будешь, — и снова наклонился, запустил руку за пазуху расстегнутой рубахи, — а я счас эту дамочку в сортирчик загоню да дверь осиновым колышком подопру. Попалась, сучонка?..

— В пешки играет, — пояснила Паранька. — Увесь день сам с собою режется да лается, ровно кобель цепной.

— Молчать у мене! — гундосо прокричал Илюха, а меня словно холодком опахнуло: так запомнился этот окрик с военных лет.

— Хошь сразиться? — спросил он.

Я подсел напротив. В пешки играл я неплохо, но тут было не до игры, я крутил головой, не мог сосредоточиться. Полутемная изба Огневых напоминала чулан, набитый всяким хламом. Всюду громоздились какие-то комоды, тумбочки, этажерки, все стены были завешаны коврами, пыльными зеркалами, а в горнице, через открытую филенчатую дверь, виднелась кровать, похожая на верблюда: на ней двумя горбами до самого потолка возвышались подушки. И конечно же над кроватью красовалось любимейшее произведение искусства тех лет — клеенчатый коврик, на котором было изображено синее озеро с жирной русалкой на берегу, кормящей из рук подплывших к ней лебедей. Лебеди тоже были жирные и походили на домашних гусей.

А рядом с кроватью, на столе, — у меня даже сердце кольнуло, — увидел я наш синий патефон, который Паранька выменяла у мамы в голодную годину за ведро крупитчатой муки…

— Не желаете в сортирчик? — вежливо спросил Илюха.

Я глянул на клетчатую доску. Моя белая пешка была заперта в углу двумя его черными.

— Сдаешься? — ощерил Плюха желтые зубы, будто рот его был набит тыквенными семечками.

Как начать разговор? Язык сделался деревянным, я хотел что-то сказать, но лишь поперхнулся.

— А я ведь знаю, зачем ты пришел, — сказал Илюха. — А пришел ты, мил человек, просить у меня деньги. Так?

Я кивнул, судорожно сглатывая подкативший к горлу комок.

— Чо же мать сама-то не пришла? Брезгует? — встряла в разговор тетка Паранька. — В войну дак последним куском с ей делились…

— Молчать у мене, — не повышая голоса, приказал Илюха. — Вот што: денег я тебе дам… полторы сотни. На три месяца. Как же иначе — по-суседски жить, да не выручить? Это на Огнева зверями все глядят, а Огнев завсегда выручит. Приходи завтра, будут готовы.

Я вскочил и, радостный, ринулся к дверям.

— Эй, погоди! — остановил Илюха. — Услуга за услугу. Пойдем, бычка мне поможешь заколоть. Завтра собирался, да ты вот кстати подвернулся.

— Чо он, ребенок, тебе там поможет? Мужиков надоть звать, — сказала Паранька.

— А ты вот чо! — напустился на жену Илюха. — Есть две ноздри, и молчи, посапывай в ети дырки! Мужиков ей, видишь, надоть! Да мужикам-то твоим за ихнюю помощь четверть самогонки выставь и полбыка зажарь!..

У Илюхи все было приготовлено: два отточенных ножа, веревки, топор. Мы направились к сараю. Я несмело тащился сзади: не то чтобы боялся, просто не переносил такое, воротило с души. Однако как откажешься?

— Чой-то ты рано колоть быка собрался, дядя Илья, — ухватился я, как утопающий за соломинку. — Морозы-то еще не скоро, протухнет мясо.

— Рано — не поздно, — отозвался Илюха. — Ты вот мелешь, а нет штобы мозгой пошевелить. Зима-то на носу, вот и пойдет скоро по дворам сельсоветская комиссия с описью: «А какая, товарищ Огнев, у тебя скотинка в наличаи имеется? А давай-ка мы на нее налог наложим, штобы ей, значится, не скушно было…» Тут главное — время не упустить, а мясо я в райцентр на базар свезу — с руками оторвут…

Годовалый бык заметался в тесной стайке, словно почуял неладное. Здоровенный, чертяка. Передние лопатки под шкурой ворочаются, что мельничные жернова, а шея — руками по обоймешь. Черный весь, могутный, только на лбу белая звездочка светится — вся в курчавинках-завитушках и потому, наверное, какой-то по-детски беззащитной кажется.