Светозары

В одну из таких ночей, ближе к рассвету, сидел я у костерка, дежурил. Дед Курило и ребятишки спали в пластяной избушке, брошенной заимке. Я только заступил на пастьбу, спать еще не хотелось — сидел, экономно бросая в огонь пучки сухого бурьяна, сосал кислый хлебушко: кусочек из своей пайки всегда приберегал на такие вот одинокие, томительные часы дежурства, когда сильнее сна одолевает голод. Отщипнешь липкую, как глина, черную крошку, положишь в рот, и сосешь до тех пор, пока нёбо и язык не начнут колоть жесткие остючья. Так и обманываешь себя, замариваешь голодного червяка.

Был тот сумеречный час, когда день начинал бороться с ночью. На востоке обозначилась зеленая полоска зари, она все ширилась, затапливала небо и гасила подслеповатые звезды. В это время особенно резко пахнет дурманящей полынью и холодной, сизой от росы травою. И наступает жутковатая, неземная какая-то тишина. И в этой мертвенной тишине вдруг лопнет, оборвется что-то и щемящим звоном прокатится по небу, слабым эхом отзовется в далеких перелесках. Я и теперь не могу понять, откуда возникает в ночной степи этот странный, ликующе-жалобный звук…

Позади раздался топот. Наверное, отдохнувшие быки начали подниматься, подумал я и обернулся. Из осинового колка выбежало что-то черное, непонятое и катилось прямо на меня. Я крикнул, что было мочи, хотел вскочить, но ноги не послушались. Мимо костра, согнувшись, почти на четвереньках, пробежал человек. Он кинулся к колодцу, там скрипнул журавель, бухнула о сруб бадья. Человек хотел достать воды, но, видно, у него не хватило терпенья. Он припал к колоде, в которой мы поим быков, и стал жадно, по-собачьи лакать, захлебываясь и фыркая.

Из пластянки, разбуженные моим криком выбежали дед Курило, Ванька и Василек. Они увидели человека у колодца, окружили и очумело топтались около. Пересиливая страх, я подобрался сзади. Человек продолжал лакать, окунув лицо в зеленую от навозной жижи воду. Спина его ходила ходуном, из разодранной стеганки вылезали клочья грязной ваты. Наконец, он дико всхрапнул, отвалился навзничь и из его рта хлынула вода. Он корчился у наших ног, его било и корежило, а мы стояли вокруг потрясенные, перепуганные и не знали, что делать.

Скоро он затих, вода из него уже не хлестала, а губы обметало зеленой, как у лошади, пеной. И только когда он открыл мутные с поросячьими ресницами глаза, я узнал в этом человеке нашего свата Петру, дезертира.

Взгляд его стал осмысленным, он показал руками, что хочет есть. Ванька сбегал в избушку, притащил сидорок с нашим завтраком и отдал деду. Курило вынул краюху черного, пополам с лебедою, хлеба, хотел отломить, но сват Петра кинулся на него, вырвал из рук сидор, вытряхнул все содержимое, и стал пожирать, давясь и глухо урча.

Когда ничего не осталось, он лег книзу лицом и затих, наверное, уснул. Только теперь мы пришли маленько в себя, отойдя в сторонку стали советоваться. Я рассказал, что это за человек и как на зимовье в Шайдоше он у нас с дедом Семеном украл и зарезал ручного барашика Егорку.

Ванька-шалопут тут же вызвался, пока сват Петра спит, отрубить ему топором голову. Дед Курило долго кряхтел, что-то обдумывал. Потом сказал:

— Дело не в том, што он враг, а просто человек все одно заздря загинет… Надо бы из деревни кого позвать…

— Да ты чо, дед? — вскинулся Ванька. — Пока до деревни добежишь, его и духу здесь не будет.

— Это так, — согласился Курило, — надо бы связать его, пока спит…

Решили так: окружить потихоньку дезертира и быть начеку. Дед Курило попытается связать сонного, а если проснется — наваливаться всем.

Окружили. Я старался спрятаться за Ванькину спину, Василек — за мою. Дыхание перехватывало, ноги подсекались в коленях. Курило присел на корточки и лишь коснулся разбитого сапога, чтобы подвести под него веревку, как сват Петра вдруг пружинисто вскочил, будто совсем не спал. Мы с воем сыпанули в разные стороны, дезертир ударил сидящего на корточках деда сапогом по голове и, пригнувшись, кошачьими прыжками бросился к лесу.

Все произошло в один миг. Когда мы опомнились и повернули назад. Курило лежал на спине, лицо его было залито кровью. Он что-то прошептал, мы склонились над ним.

— Хорошо, — прошептал он, — хорошо мне с вами, ребятки… Душой возле вас оттаял… И помирать хорошо… Всегда я думал вот так умереть… Чтобы не дома… не на печи…

Это была самая длинная речь деда Курилы за все время, сколько мы его знали…

Той же осенью до нашей деревни дошли слухи, что в соседнем поселке Лукошино нашли дезертира свата Петру в погребе прижимистого старика Петренко мертвым. Отчего умер — неизвестно. Известно только, что попировал сват Петра перед смертью на славу: осушил четверть самогонки, сколько мог, напихал за пазуху сала, вяленой рыбы, даже картошки. А что не вместилось — уничтожил: расколотил кринки со сметаной и банки с вареньем, остатки сала и рыбы затоптал в глинистый пол погреба.

Но уйти не смог — околел…

Глава 6

ГРОМОБОЙ

1

И снова была весна…

На деревьях проклевывались первые листья, и сквозные березовые колки были окутаны зеленым дымом.