Свежий ветер дует с Черного озера (СИ)

Был у этого желания пообщаться с Пожирателями Смерти и иррациональный мотив: очень хотелось проверить, какой эффект произведет ее появление на людях. Как бы ни презирали маглорожденных достопочтенные потомки Священных Двадцати Восьми и им сочувствующие, удостоенные чести вступить в ближайший круг последователей Темного Лорда Волдеморта, с одной из этих маглорожденных им все же придется иметь дело, хотят они этого или нет. Недобрая улыбка на секунду мелькнула на ее лице, но Гермиона тут же спрятала ее.

Ну и еще одной, заключительной и самой главной причиной было желание проверить саму себя: странная, терпкая и пугающе-приятная мысль не давала ей покоя: он спас ее от Беллатрисы. От самой Беллатрисы Лестрейндж. Нет, гибель Пожирательницы, как и гибель кого бы то ни было, была ужасной, Гермиона вовсе не желала ей смерти. Оказаться в Азкабане — да, и совершенно искренне, но не смерти. О том, что мадам Лестрейндж больше нет, Гермиона узнала случайно, услышав об этом сквозь сон, как сквозь толщу воды; потом, проснувшись, вспомнила, сопоставила, поняла, что зеленая вспышка «Авады» ей не привиделась. Новость эта растревожила Гермиону, вызывая в ней странные, противоречивые чувства. Она понимала, конечно, что дело было вовсе не в ней, а в обстоятельствах, но… но ничего не могла с собой поделать. Она будто бы воочию убедилась в том, что будет с тем, кто будет угрожать ее жизни, кем бы он ни являлся. С таким знанием ей было гораздо проще преодолеть собственные страхи, и хотя по-настоящему из присутствующих в этих стенах она боялась только одного, легко и непринужденно чувствовать себя в доме, полном Пожирателей Смерти она тоже не могла. Так что то, что она задумала, было скорее проверкой себя, стратегическим ходом, необходимым в тех условиях, в которых она оказалась. И Гермиона была полна решимости.

Одна только мысль несколько отравляла ее приподнятое настроение, и, видит Мерлин, Грейнджер старалась не думать об этом, но не могла: уже много-много месяцев это, по факту, было вообще единственным, о чем она только думала. Но после того, как очнулась, как вернулась из небытия каким-то чудом, с помощью искусного целителя или чьей-то чудотворной магии, мысль эта приобрела в сознании первостепенную важность.

Гермиона знать не знала, что происходило вокруг, пока она находилась в своем беспамятстве, но что-то зыбкое внутри — тактильное и ментальное — сплеталось в единый комок тягучей тревоги, смущения (ужасно, ужасно было быть такой беспомощной!), беспокойства и непередаваемого желания вновь увидеть и почувствовать. Вопросов у нее была масса, но задать их было некому: темный волшебник, если и появлялся у нее, то был крайне немногословен, игнорируя любые ее попытки начать разговор. Сама Гермиона, хоть и ждала случая поговорить, не могла избавиться от дурацкого чувства: за последнее время произошло слишком многое, и теперь она была уверена, что маг, как и сказал тогда, в гостиной, точно захочет от нее избавиться и обязательно найдет подходящий для этого способ, ведь… как ни пыталась, она не могла выкинуть из головы то, что предшествовало ее ранению, тот поцелуй, что едва не свел ее с ума. Ей хотелось бы, чтобы он сказал ей хоть что-нибудь, чтобы подтвердил (или опроверг, это было бы даже лучше!), что все это ей не показалось, не приснилось в одном из странных снов… Что все это действительно было.

Темный Лорд общаться со своей пленницей явно совершенно не стремился, намеренно избегая ее, и она, конечно, догадывалась, почему.

Временами (вот как вчера, у окна, невидяще смотрела на лес вдали, а на самом деле — внутрь, в самую свою суть) Гермиона замирала, чувствуя его, но эти ощущения почему-то больше совершенно не были похожи на то раздирающее душу отчаяние, на противоестественное, враждебное ее существу противоречие, поселившееся в ней давным-давно — теперь это мягкое движение, за которым она наблюдала исподволь, казалось ей правильным; было привычно ощущать в себе отголоски чужих эмоций, незримой нитью так органично теперь вплетающихся в ее собственные. Гермиона не могла понять, как ни пыталась, когда это произошло, но она больше почти не видела разницы, и это… беспокоило.