Свежий ветер дует с Черного озера (СИ)

Драко беспомощно оглянулся на Гарри, но смысла в этом не было: Поттер и Билл Уизли уже бросились внутрь оба, по всей видимости, намереваясь утихомирить разбушевавшихся и сообщить о прибытии одного из тех, кому отныне запрещено было «переступать порог». «Подожди, пожалуйста, тут», — бросил Гарри на ходу, указав на одно из плетеных кресел, стоящих на небольшом крыльце прямо у входа, и Малфой тут же, не пререкаясь, исполнил просьбу. Опустившись в кресло, он наложил на себя очередное согревающее и прикрыл глаза. Нотт и Джинни Уизли… Мерлин всемогущий, и как он не догадался сразу?… Хреновы Монтекки и Капулетти! Эта война действительно стерла все границы — и истиной это было, оказывается, не для него одного.

========== Глава 33. Эксперименты ==========

Это, кажется, была вкуснейшая овсянка в ее жизни.

От тарелки исходил пар, пахнувший ванилью и молоком, а ягоды, вмешанные в кашу, одним своим видом — красное на белом — вызывали какой-то совершенно зверский аппетит. Не думая дважды, она скрутила непослушные кудри в узел на затылке, чтобы не мешали, и прикоснулась кончиками пальцев к холоду серебряной ложечки, на которой была выгравирована аккуратная «М». Схватив ее, отправила в рот первую ложку, потом вторую, третью, обжигаясь, выдыхая, но все равно продолжая есть. Именно эту тарелку овсянки Гермиона почему-то вспоминала потом, много-много месяцев спустя, бесконечно бродя по пустынному побережью до самой темноты, считая эту дурацкую кашу — вот ведь парадокс — точкой отсчета новой жизни. Именно тогда, за завтраком, она поняла, что чувствует себя совершенно иначе. И дело было вовсе не в том, что это было, кажется, первое утро, когда Гермиона больше не ощущала раздражающей слабости и головокружения, первое утро, когда кожу на плече и лопатке больше не стягивала корка спекшейся крови и мази со специфическим запахом на болезненно заживающей ране, оставив вместо себя тонкий белый шрам — несомненно, уродливый, но все же изящный. И даже не в том, что она выспалась и уже давно, насколько она могла судить, не страдала от чужого присутствия в своей голове. Дело было, должно быть, в чем-то глубинном, невидимом; в спокойствии, подобно чужой душе поселившимся во всем ее существе. Так спокойно и странно-хорошо она не чувствовала себя давно. Проанализировав последние недели, те, что оставили след в ее памяти как нечто смазанное, тревожное, чувственное и новое, жуткое, но прекрасное, она безэмоционально уловила это незримое изменение в себе. «Новая жизнь» — как никогда более точное определение незнакомому ощущению у человека, недавно пришедшего в себя после смертельного ранения.

Больше всего на свете ей хотелось бы получить хоть какие-нибудь объяснения. Понять, что вообще произошло, и думала она совершенно не о ранении, а о том, что ему предшествовало. Тот, кто мог дать ей объяснения, по какой-то причине старательно игнорировал все ее попытки заговорить.

Доев, она коротко улыбнулась своему настроению. Нагайна все еще дрыхла, свернувшись среди подушек в разобранной кровати с тяжелым бархатным пологом, и Гермиона не стала ее будить, тихо скользнув в душ. Дни с того момента, как волшебница очнулась, сливались в один бесконечный, она много и удивительно спокойно спала, а Нагайна была с ней практически постоянно, отлучаясь разве что на охоту.

Ванная комната здесь все же обнаружилась. Она все гадала, почему Малфои решили обделить самих же себя удобствами, а дверь туда, как оказалось, просто была искусно скрыта в дальней стене — и не заметишь, если не знать! — за скучной пасторалью кисти неизвестного мастера: кокетливая пастушка на ней сидела возле нескольких пухленьких овечек и открыть Гермионе соизволила далеко не сразу, смерила сначала крайне презрительным взглядом. Зеркало в полный рост вообще обнаружилось только накануне вечером — и не без помощи чьего-то безмолвного домовика — в двери так же спрятанного в стене огромного шкафа, принадлежащего, несомненно, Нарциссе.

Сначала она хотела попросить Темного Лорда (если он вообще хоть раз еще соизволит пообщаться с ней после всего… произошедшего) вернуться в «свою» спальню, но вовремя одернула себя: у нее в этом доме вообще не было ничего своего. А эта комната ей нравилась. Просторная и светлая, она располагалась этажом ниже гостевых, позволяя Гермионе перестать, наконец, чувствовать себя принцессой в башне, и, кроме того, здесь был камин, что, несомненно, оказывалось очень кстати для долгой зимы Туманного Альбиона. У малфоевской спальни оставался один весьма существенный минус: теперь, чтобы добраться до библиотеки, надо было преодолеть два коридора и лестницу, но и это, в целом, казалось решаемой проблемой. Наверное. Гермиона понятия не имела, можно ли ей все еще пользоваться библиотекой.

Что такое этот физический комфорт по сравнению с тем разладом, что творился в мыслях? Он не просто игнорировал случившееся, он как будто вообще избегал говорить с ней.