Священная роща

Паломницы ушли в рощу, а юная жрица перебирала в голове разные слова, зевала и поклевывала носом, и сама не заметила, как уснула в неудобной позе. Проснулась Исимея оттого, что её руки, почему-то поднятые вверх, страшно затекли! Тряхнув головой, прогнав сонливость, жрица с удивлением обнаружила себя обнажённой и подвешенной за руки на статуе Диониса! Статуя, как мы вам уже рассказывали, изображала бога с чашей вина в правой руке, эта самая рука и удерживала девушку. Рядом стоял мужчина, похожий как две капли воды, на изображение Диониса на щите, что висел в лавке..

— Дионис? — пролепетала жрица.

— Могу быть и им, если пожелаешь. Кстати, он мне ничего не передавал?

— Неть, — пискнула Исимея, храбро хмуря бровки.

— У меня в кармане одна только дырка, — продолжил Автолик, — а жажда-то как замучила! Если бы ты знала! И унять её сможет только молодое вино из чаши в форме груди Афродиты, моей милой кузины.

— Неть! — уже решительней произнесла верная жрица.

— Нет? Точно нет? А восемнадцать тебе уже есть?

— Есть.

— Это хорошо. А то у нас тут… надзор, — Автолик, пристально посмотрел в небеса, огляделся по сторонам. — Вот что, юная дева, прости, но вынужден тебя пытать. Мне нужны деньги. Не смотри на меня так! Деньги нужны не для того, чтоб их пропить, вовсе нет. Хотя, кому я вру…

Рука Автолика дотронулась до живота Исимеи, погладила пупок и медленно переползла к розовой оливке наслаждения.

— Говорят, что в Египте построили волшебный треугольник из цифр, знаешь ли ты эти цифры?

— Три, ой, четыре, неенененененеет, пя-пя-пять. — изнывая от сладостного чувства, застонала Исимея.

— Очень хорошо! А чаша где?!

— Я нннне знаю!

— Продолжаем!

Полубог стал поглаживать розовую ягодку, венчающую холмик между ножек девушки. Жрица закусила губки, закатила глаза, милое личико раскраснелось, пятна жара и вожделения проступили на груди и животике.

— Где же чаша?

— Яой, я…. ой! Да, да! Не скажу!

— Попробуем по другому. У тёти Соллы пять яблок, у дяди Димитрия два. Тётя Солла забрала у дяди Димитрия его яблоки…

— Амм… почему?

— Не важно! Ему нельзя, он плохо себя вел. Так вот, тётя Солла забрала его яблоки себе. Вопрос, как сделать звук струны лиры выше?

— Амх… амх…. Надо струну укоротить.

— Умница, а где чаша?

— Ннннет, не знаю!

— Тогда ты не оставляешь мне выбора, глупая девчонка!

Пальцы Автолика пробежались по кучерявым и совсем ещё коротеньким волосикам, а затем губы припали к обители наслаждения. Умелый язык танцевал, выписывая удивительные узоры по плоти обители нимф, отчего юная жрица стонала, покрикивала и плакала слезами удовольствия. Она так извивалась и дергалась, что рука статуи Диониса не выдержала и медленно опустилась вниз.

Внутри статуи послышался приглушённый скрежет, позвякивание, а потом с лёгким стуком отворилась скрытая под мраморными листьями винограда дверца в постаменте. Глаза полубога прищурились, трясущиеся от жадности пальцы, потянулись к золотой чаше, которая не видела света солнца долгие годы. Оторвав кусок ткани от туники Исимеи, Автолик смахнул им вековую пыль. Божественное золото засверкало, засияло, отражая лучи восходящего солнца.

В отсветах разгорающегося дня лицо божественной статуи выглядело мрачной маской отчаяния. Глаза Диониса с возмущением взирали, как немытые руки его бессовестного родственничка забирают единственное стоящее сокровище Тиринфийского храма. Игра света и тени исказила благородные черты бога виноделия. В этот миг статуя была больше похожа на Фобоса — олицетворение ужаса и ненависти, гнева и страха. Лёгкая улыбка мраморных губ превратилась в оскал, который непременно бы разродился криком: «А-ну, полож на место мою чашку-сиську!» или какими-нибудь древнегреческими ругательствами, но иногда статуя — это всего лишь статуя…

Солнце окончательно воспарило над горизонтом, погладило землю своими лучами, одарило всех теплом и стерло гнев с мраморного лика. Запели птицы, ветер принёс издали аромат горных трав. Начался новый день.

Глава 16 С утра…

Не у всех с утра камасутра!

Каждый, кому довелось испытать боль разлуки с любимым человеком или кто наступал ногой на гвоздь или сбивал угол мизинцем на ноге, может понять, что пережитое — одна сотая той боли, которая сидит в голове у того, кто вчера много пил. Любой звук — грохот камнепада, любое действие — сродни тринадцатому подвигу Геракла. А уж если вчерашний симпозиум оставил после себя ощущение, что весь мир кружился вокруг тебя… Утро, каким бы светлым, радостным и прохладным оно не было, превращается в наказание из царства Аида, когда малейшее движение отдает в голове ударом молота о наковальню в кузне Гефеста.