Читаем Священная война. Век XX полностью

   — Дам. И первого — себя. О господи, до чего надоело сидеть в обороне! Вы знаете что? — прищурившись, посмотрел он на Сабурова. — Мы непременно возьмём дом. Под такой аккомпанемент с севера просто стыдно этого не сделать. Дом... Что такое дом? — Он усмехнулся, но тут же стал серьёзным. — А между прочим, дом — это много, почти всё, Россия. — Он откинулся вместе с табуреткой к стене и повторил протяжно: — Россия... Вы даже не представляете себе этого чувства, которое у нас будет, если мы на рассвете возьмём этот дом. Ну, что дом? Четыре стены, и даже не стены, а четыре развалины. Но сердце скажет: вот, как этот дом, возьмём обратно всю Россию. Понимаете, Сабуров? Главное, начать. Начать с дома, но почувствовать при этом, что так будет и дальше. И так будет дальше до тех пор, пока всё не будет кончено. Всё. Так как же вы предполагаете подтащить людей туда, к Конюкову? — спросил он уже деловым тоном.

Сабуров объяснил, как он предполагает подтащить за ночь людей к Конюкову, и как это сделать тихо, и как перенести на руках миномёты и, может быть, даже перекатить, тоже на руках, несколько пушек.

Через полчаса они закончили предварительные расчёты и позвонили Проценко.

   — Товарищ генерал, я нахожусь сейчас у Сабурова, — сказал Ремизов. — Мы с ним разработали план наступательной операции в его батальоне.

Услышан слова «наступательная операция», Проценко прервал:

   — Да, да, сейчас же явитесь оба ко мне — и вы и Сабуров. Сейчас же.

Выбравшись в ход сообщения, они направились к Проценко. Уже начинало светать, но белая пелена метели по-прежнему со всех сторон закрывала горизонт. Далёкий гул канонады не ослабевал, с рассветом казалось, что он слышен ещё лучше.

Проценко был в приподнятом настроении. Он ходил по блиндажу, заложив руки за спину. На нём был тот же парадный китель, в котором он недавно принимал командиров, но сегодня в блиндаже было холодно, и генерал, не выдержав стужи, поверх кителя накинул на плечи старый ватник.

   — Холодно. Холодно, — этими словами встретил он Сабурова и Ремизова. — Востриков, сукин сын, не позаботился, чтобы дрова были. Печка едва дышит. — И он притронулся рукой к чуть тёплой чугунной печке. — Востриков!

   — Да, товарищ генерал?

   — Когда дрова будут?

   — Через час.

   — Ну, смотри. Очень холодно, — повторил Проценко. — Ну, какая же наступательная операция у вас намечена? — В его голосе чувствовалось нетерпение. — Докладывайте, полковник.

   — С вашего разрешения, — сказал Ремизов, — пусть капитан Сабуров доложит. Это его план.

Сабуров второй раз за утро изложил план захвата дома.

   — И за эту ночь вы успеете сосредоточить людей в доме Конюкова и до света атаковать? — спросил Проценко.

   — Успею, — ответил Сабуров.

   — Сколько у тебя на это может пойти людей?

   — Тридцать.

   — А вы сколько ему можете дать?

   — Ещё двадцать. Подумав.

   — Значит, пятьдесят человек успеешь перебросить и подготовить? — спросил у Сабурова Проценко.

   — Да. Успею.

   — А если я дам вам ещё тридцать и будет уже восемьдесят, тоже успеешь?

   — Тем более успею, товарищ генерал.

   — Ну, что же, добре, добре, — сказал Проценко. — Начнём своё наступление с этого. Только имей в виду, — обратился он к Сабурову, — транжирить людей я не дам. Дом возьмём, не сомневаюсь. Но всё-таки в Сталинграде пока ещё в осаде мы, а не немцы, как бы хорошо ни было там, на севере. Понимаешь?

   — Понимаю, — ответил Сабуров.

   — Товарищ генерал, — обратился Ремизов.

   — Да?

   — Разрешите, я лично приму участие в операции.

   — Лично? — хитро прищурился Проценко. — Это что же значит: на командном пункте у Сабурова будете? Ну, что же, так и должно быть — вы же командир полка. Или, может быть, к Конюкову в дом полезете? Вы это имеете в виду? Полезете?

Ремизов молчал.

   — Полезете?

   — Полезу, товарищ генерал.

   — Тоже допустимо. Но вот уже в тот, в другой дом вам не разрешаю лазить. Пусть один Сабуров туда идёт. Понятно?

   — Есть, товарищ генерал.

   — Он туда, вы — в дом Конюкова, а я, может быть, сам на командный пункт приду. Вот так и решим. Сейчас прикажу подобрать вам тридцать человек. Только берегите. Последние, имейте в виду.

   — Разрешите идти? — спросил Сабуров.

   — Да. Сообщайте мне по телефону, как подготовка идёт. Подробно сообщайте. Мне же интересно, — вдруг совсем просто добавил он. — Да, вот ещё. От имени командира дивизии скажите бойцам и командирам: кто первым в дом ворвётся — орден, кто следующим — медаль, кто «языка» возьмёт — тоже медаль. Так и передайте. Конюков, говоришь, первоначальное предложение сделал? — спросил Проценко у Сабурова.

   — Конюков,

   — Конюкову — медаль. Я ему недавно орден дал, да?

   — Да.

   — Вот и хорошо. Теперь — медаль. Пусть носит. Так и скажи ему: медаль за мной. Всё. Можете идти.

XXVI


Перейти на страницу:

Все книги серии История Отечества в романах, повестях, документах

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное