Священная война. Век XX

   — Старичок присел перед баулом на корточки, извлёк новую шерстяную гимнастёрку, встряхнул его, как фокусник, перекинул черва плечо, после чего достал чёрную кубанку с золочёным перекрестием по красному верху.

   — Это всё в наших руках. Пара пустяков... Итак, кто, друзья мои, желает первым? — Старичок оглядел палату поверх жестяных очков, низко сидевших на сухом хрящеватом носу. — Позвольте начать с вас, молодой человек.

Старичок подошёл к Михаю и проворно, будто на малое дитя, натянул на безрукого молдаванина гимнастёрку.

   — Всё будет в лучшем виде, — приговаривал фотограф, застёгивая на растерявшемся Михае сверкающие пуговицы. — Никто ничего не заметит, даю вам моё честное слово. Теперь извольте кубаночку... Прекрасно! Можете удостоверяться. — Старичок достал из внутреннего кармана сюртука овальное зеркальце с алюминиевой ручкой и дал Михаю посмотреть на себя. — Герой, не правда ли? Позвольте узнать, какого будете чину?

   — Как — чину? — не понял Михай.

   — Сержант? Старшина?

   — Нэ-э... — замотал головой Михай.

   — Он у нас рядовой, — подсказал Саша.

   — Это ничего... Если правильно рассудить — дело не в чине.

Старичок порылся в бауле, откопал там новенькие, с чистым полем пехотные погоны и, привстав на цыпочки, пришпилил их к широким плечам Михая.

   — Желаете с орденами?

   — У него при себе нету, — ответил за Михая Самоходка. — Сданы на хранение.

   — Это ничего. У меня найдутся. Какие прикажете?

   — Не надо... — покраснел Михай. — Чужих не надо.

   — Какая разница? Если у вас есть свои, то — какая разница? — приговаривал старичок, нацеливаясь в Михая деревянным аппаратом на треноге. — Я вам могу подобрать точно такие же.

   — Нет, не хочу.

   — Скромность тоже украшает... Так... Одну секундочку... Смотреть прошу сюда... Смотреть героем! Не так хмуро, не так хмуро. Ах, какой день! Какой день!

После Михая фотограф прямо в койке обмундировал в ту же гимнастёрку Сашу Самоходку. Саша, хохоча, пожелал сняться с орденами.

   — «Отечественная», папаша, найдётся? — спросил он, подмигивая Бородухову.

   — Пожалуйста, пожалуйста.

   — И «Славу» повесь.

   — Можно и «Славу». Можно и полного «кавалера», — нимало не смутившись, предложил старичок, видимо поняв, что Саша всё обращает в шутку.

   — А ты, папаша, в курсе всех регалий! Тогда валяй полного! Дома увидят — ахнут. Только не пойму, — изумлённо хохотал Самоходка, — как же меня с такой ногой? Койка будет видна.

   — Всё сделаем честь по форме. Была бы голова на плечах — будет и фотография. Так я говорю? — тоже шутил старичок, морщась в улыбке. — Зачем нам кровать? Кровать солдату не нужна. Всё будет, как в боевой обстановке.

Фотограф выудил из баульчика полотнище с намалёванным горящим немецким танком.

   — Подойдёт? Если хотите, имеется и самолёт.

   — Давай танк, папаша! — покатывался со смеху Самоходка. — А гранат не дашь? Противотанковую?

   — Этого не держим, — улыбнулся старичок.

На карточке должно было получиться так, будто Саша находился не на госпитальной койке в нижнем белье, а на поле сражения. Он якобы только что разделался с немецким «тигром» и теперь, сдвинув набекрень кубанку, посмеивался и устраивал перекур.

   — Ну и даёт старикан! — реготал Самоходка.

   — В каждом доме, молодой человек, имеется своё искусство.

   — Понимаю: не обманешь — не проживёшь, так, что ли?

   — Это вы напрасно! К вашему сведению, я даже генералов снимал и имел благодарности.

   — Тоже «в боевой обстановке»?

   — Весёлый вы человек! — жиденько засмеялся старичок и погрозил Самоходке коричневым от проявителя пальцем.

На меня гимнастёрка не налезла: помешала загипсованная оттопыренная рука.

   — Хотите манишку? — вышел из положения старичок, который, видимо, уже давно специализировался на съёмках калек и предусмотрел все возможные варианты увечья. — Не беспокойтесь, я уже таких, как вы, фотографировал. Уверяю вас: всё будет хорошо.

По манишки, а попросту говоря, нагрудника с пуговицами, я устыдился и не стал сниматься. Отказался и Бородухов, проворчавший сердито:

   — Обойдусь. Скоро сам домой приеду.

   — Тогда давайте вы. — Старичок цепким взглядом окинул Копёшкина, должно быть прикидывая, какую можно к нему применить декорацию и бутафорский реквизит, чтобы и этому недвижному солдату придать бравый вид.

   — К нему, дед, не лезь, — сказал строго Бородухов.

   — Но, может, он желает?

   — Ничего он не желает... Не видишь, что ли?

   — Понимаю, понимаю, — старичок приложил палец к губам и на цыпочках отошёл от койки. — Хотя можно было и его... Что-нибудь придумали б... У меня, знаете, были очень трудные случаи...

   — Давай, давай...

   — Тогда счастливо выздоравливать. Фотографии только через десять дней. Много другой работы. Тула... Владимир... Это всё моя зона. Что поделаешь... Теперь нету хороших мастеров, нету... Ах, такой день, такой день! Слава богу, дожили наконец...

Он зачехлил аппарат, сложил в баул все свои бебехи, галантно раскланялся, доставая кепкой до пола, и неслышно вышмыгнул за дверь.

   — Трупоед... — сплюнул Бородухов.