Священная война. Век XX

Госпитальный садик всё ещё гудел народом. Играла музыка — всё больше вальсы, от которых щемило сердце, Саенко и Бугаёв вернулись в палату с красными бантами на пижамах и с охапками черёмухи.

Перед обедом нам сменили бельё, побрили, потом зарёванная по случаю праздника, с распухшим носом тётя Зина разносила янтарно-желтый суп из кабана.

   — Кушайте, сыночки, кушайте, родненькие. — Концом косынки она утирала мокрые морщинистые щёки. — Суп-то нынче добрый... Ох ты господи! А я как услышала, так и села. Сколько по этим-то этажам выбегала, сколь носилок перетаскала и — ничего. А тут хочу, хочу встать, а ноги как не мои... Да неужто, думаю, всё уже кончилося? Аж не верится. Какую долю вытерпели, какого сапустата одолели. Как вспомню, как вспомню...

Слёзы опять выступили на её глазах, она торопливо утёрлась и тут же улыбнулась, просветлела лицом.

   — Кушайте, кушайте, а я пойду котлеток принесу. Поправляйтесь на здоровье, уж теперь недолго осталося...

Дверь распахнулась от толчка сапогом, в палату грузно протиснулся начхоз Звонарчук с неузнаваемо обвисшими усами на широком потном лице.

   — Погодьте, погодьте исты!

На вытянутых руках он нёс медный самоварный поднос с несколькими темно-красными стаканами.

   — 3 победою вас, товаришчи, — поздравил он усталым, по-детски тонким голоском. — Скильки вас у палати?

   — Семеро осталось.

   — Ага, точно... Тут вам вид имени администрации... Саенко, распорядысь.

   — Есть распорядиться! — Саенко с готовностью подпрыгал к подносу и составил стаканы на Михаеву тумбочку. — Давайте с нами, товарищ начхоз. За Победу.

   — Ни, хлопци. Нема время. — Он вытер рукавом халата потный лоб. — У мэни ще сто двадцать душ. Ух ты, чертяка, запалывси як...

Начхоз ещё раз поглядел на стаканы: то ли пересчитывая в уме для отчётности, то ли просто так — как на произведение собственной расторопности. Видно, вино это досталось ему нелегко.

   — Тик вы давайте... А то суп охолонёт.

   — Спасибо.

   — Було б за що.

Он ушёл.

Саенко медленно, чтобы не пролить, не прыгая, как всегда, а волоча раненую ногу по полу, при полном молчании всех присутствующих разнёс стаканы по тумбочкам. Лицо его при этом было озабоченным и строгим, а нижняя губа аскетически поджата, словно у ксёндза при свершении исповеди. Да и правда, эти рубиново-красные, и а пол пенные до краёв стаканы воспринимались в нашей бесцветно-белой налито как почто небывало-торжественное, как волнующее таинство.

Минуту-другую каждый молча созерцал свой стакан.

   — Ну что, солдаты... Что задумались? Давайте колыхнём, что ли... — предложил Саенко.

   — Да, давайте.

   — Пусть сперва Михай, — сказал Бородухов.

   — Верно, пусть он сперва. А то как же ему...

   — Это само собой. — Бугаёв взял Михаев стакан. — Данай присядь, а то не дотянусь.

Михай послушно сел на край койки, запрокинул голову.

   — Ну, браток... За Победу?

   — Ага.

   — Жиль, нельзя с тобой чокнуться...

По лицу Михая скользнула виноватая улыбка.

   — Ну ничего... поехали.

Мы смотрели, как Бугаёв, осторожно наклоняя стакан, вылил вино в птенцово раскрытый рот молдаванина.

   — Во, парень, — удовлетворённо сказал он. — Это дело. Ничего, наловчишься... — Бугаёв вытер пижамным рукавом Михаев подбородок, по которому скользнула алая струйка, и, зачерпнув из супа картофелину, дал ему закусить. — Я знал одного такого, как ты так он приспособился зубами брать стакан за край и высасывал всё до донышка.

   — Вино пить можно. А как теперь его делать будешь! — Михай тряхнул узлами рукавов. — Вину руки нужны.

   — Ничего, братка! Не падай духом. Жинка поможет.

   — Аяй-ай-ай... — Михай покачал головой.

   — Ну будет, будет про это... — прервал Бородухов и степенно провозгласил: — Давайте, робяты, за дальнейшую нашу жисть выпьем... Как она дальше пойдёт... Что было — то было, будь оно неладно! Живым жить, живое загадывать.

Мы выпили.

Прибежала Таня, поздравила с праздником, поставила на нашу с Копёшкиным тумбочку букет подснежников, принялась кормить его с ложки. Копёшкин, глотая жижу, морщился, пускал пузыри.

   — Ты ему винца всплесни, — посоветовал Саенко.

   — Вы что, смеётесь?

   — А что? Пусть солдат разговеется.

   — Ему же нельзя.

   — Дай, дай ему. Отпусти ты его душу на волю. Вот увидишь, полегчает с вина-то.

   — Не говорите глупостей.

   — Ох уж эти лекари! Хуже жандармов. Может, ему только и осталось, что посошок выпить. Сердца у вас нету.

   — Всё, славяне! Завтра буду проситься на выписку, — решительным тоном сказал Саша Самоходка.

Таня посмотрела в его сторону, укоризненно покачала головой.

   — Не выпишут — убегу. Тань, поехали со мной, а? На Волгу. Красота!

   — По дороге потеряешь, — усмехнулась Таня.

   — Честное гвардейское, не потеряю! Я ведь к тебе, можно сказать, привык. Осталось только расписаться. — Саша заметно окосел, да и все тоже порозовели, заблестели глазами. — Ребята, поехали? — говорил Саша, хмельной и добрый. — Нашими дружками будете. Такую свадьбу сварганим. Эх и хорошо у нас, братцы! Деревня высоко-высоко! А внизу Волга. Всю видать, на пятнадцать вёрст туда и сюда. Пароходы идут, гудки, бакены по вечерам... Михай, поехали?

   — Не-е, я домой.

   — Что у тебя там? Успеешь.