Священная война. Век XX

   — Ничего учили. Вид был хороший: форма, галифе. Между прочим, хотя тогда и не принято было, но даже танцам и хорошим манерам учили.

   — Ну и как, научили? — усмехнулся начальник штаба.

   — А что, разве не заметно?

   — Как когда.

Сабуров выпил кружку горячего чаю, и ему опять захотелось спать. После второй он как будто немного разгулялся. Варенье было вкусное, какое он любил с детства, — без косточек. Проценко приказал подать по третьей кружке. Тут Сабуров почувствовал, что пора идти, и, сделав несколько глотков, поднялся.

   — Что же не допил? — спросил Проценко.

   — Пора, товарищ генерал.

   — Значит, если ракет нет, дадите автоматные очереди, три и одну.

   — Ясно, — сказал Сабуров.

   — В сторону Волги...

   — Ясно.

Откозыряв, Сабуров повернулся и вышел. Проценко и начальник штаба помолчали.

   — Ну, как, — обратился Проценко к вошедшему штабному командиру, — людей из батальонов вывели сюда?

   — Выводят.

   — Поторапливайтесь, скоро рассвет. Тогда выводить будете — людей потеряете... Считаешь, дойдёт? — подумав о Сабурове, спросил Проценко начальника штаба.

   — Надеюсь, что да.

   — И я надеюсь. Была минута, когда отправлял его, хотел сказать прямо: дойдёшь в третий раз — орден Ленина тебе, генеральское слово. Не утвердят — свой сниму, отдам!

Тем временем Сабуров полз по окончательно обледеневшей земле. То ли дело близилось к рассвету и немцы считали, что никто здесь больше не пойдёт, то ли им просто надоело всю ночь стрелять по берегу, но он уже прополз половину пути, а сверху не грохнуло ни одного выстрела. Его даже начало пугать это — не будет ли засады? Он взвёл парабеллум и, отвязав от пояса одну «лимонку», взял её в правую руку. Хотя так ему было труднее ползти, но он не выпускал гранаты, держа её таким образом, чтобы метнуть в первое же опасное мгновение. Потом он вспомнил о приказе. Ну что ж, вторую гранату в крайнем случае он бросит себе под ноги. Он благополучно прополз ещё полсотни шагов и начал отгонять эти мысли. Подсознательное чувство говорило ему, что и на этот раз всё сойдёт. И действительно, он дополз до развалин на той стороне без единого выстрела за всю дорогу.

   — Опять ты, Сабуров? — откликнулся Григорович.

   — Я.

   — А Филипчук где?

   — Убит.

   — Где?

   — Шагов семьдесят не доползли, — сказал Сабуров и вспомнил мёртвое лицо Филипчука. Возвращаясь сюда, он спросил у командира роты, вытащен ли Филипчук. Услышав, что вытащен, он захотел сам посмотреть, где лежит тело, и посветил ручным фонарём в лицо Филипчуку. Лицо было бледно. Кто-то из бойцов стёр с него грязь и кровь. И в который раз в жизни Сабурову стало не по себе, что вот с этим человеком какой-нибудь час назад он перешёптывался. «Ты здесь?» — говорил он. «Я здесь», — отвечал Филипчук.

Войдя к Ремизову, Сабуров вручил ему приказ. Ремизов прочёл приказ, потом спросил о Филипчуке. Повторился почти тот же разговор, что с Григоровичем.

   — А документы принёс? — спросил Ремизов.

   — Генералу отдал. Приказано дать сигнал, что я добрался. У вас зелёные и красные ракеты есть?

   — Должны быть. Посмотри, Шарапов, есть ракеты?

   — Ракеты все, товарищ полковник.

   — Тогда приказано дать три автоматные очереди трассирующими над Волгой. Три сразу и одну вслед.

   — Это можно, — оживился Ремизов и снова крикнул: — Шарапов! Помоги мне встать.

Шарапов помог ему встать, и он, кряхтя и разминаясь, пошёл по блиндажу.

   — Дай мне автомат и диск с трассирующими. Пойдёмте, Сабуров. Я сам, коли так, тоже очередь дам.

Шарапов и ещё один автоматчик вышли из блиндажа вслед за Ремизовым и Сабуровым.

   — Становись рядом со мной. Стрелять по команде «три», очередью. Будем считать, что это наш прощальный салют Филипчуку. — Ремизов повернулся к автоматчику. — Отдайте свой автомат капитану. Возьмите, Сабуров. Вместе с вами помянем товарища!

Небо уже начинало сереть, когда по команде «три» они выпустили по автоматной очереди. Светящиеся трассы пуль, изгибаясь где-то в конце пути, взлетели высоко в тёмно-сером воздухе над Волгой. Ремизов дал вдогонку ещё одну очередь и посмотрел на Сабурова, как раз в эту минуту хотевшего сказать, что ему пора идти обратно.

   — Не пущу вас, уже светает. И вообще не пущу. До трёх раз судьбу испытывать можно, больше не надо. Пробьёмся завтра ночью — вернётесь.

   — У меня там батальон без командира, — сказал Сабуров.

   — А у меня тут два батальона без командиров. Идите спать. Шарапов, устрой капитана на комиссарскую койку. Погиб у меня комиссар. Прекрасный был человек. Только месяц назад из райкома партии прислали. Воевать не умел, а бодрость душевную даже в меня, в старого чёрта, вселял. Очень жалею. Даже удивительно, как жалею. Пойдёмте в блиндаж.

XIX

Когда Сабуров проснулся, было уже три часа дня: он проспал почти восемь часов. В углу блиндажа кто-то копошился.

   — Кто там? — спросил Сабуров.

   — Я.

Перед ним стояла толстая девушка, рукава у неё были засучены, а поверх гимнастёрки надет передник.

   — А где полковник? — спросил Сабуров.

   — На передовой.

   — А где у вас передовая?

   — А тут, рядом.

Сабуров спустил ноги на пол и только теперь обнаружил, что во время сна кто-то снял с него сапоги и портянки.