Священная война. Век XX

Когда Сабуров ввалился в блиндаж, у него потемнело в глазах, и он сразу сел на лавку. Потом открыл глаза, хотел встать, но Проценко, который был уже рядом, положил руку ему на плечо и посадил его обратно.

   — Водки выпьешь?

   — Нет, товарищ генерал, не могу — устал, свалюсь от неё. Если бы чаю...

   — А ну дайте ему скорей чаю! — крикнул Проценко. — Ремизов жив?

   — Жив, только ранен. Вот от него пакет. — Сабуров полез за пазуху и вынул пакет.

   — Добре, — сказал Проценко, надевая очки.

Увидев, что Проценко читает донесение, Сабуров привалился к стене, и только когда Проценко, неизвестно через сколько времени, тряхнул его за плечо, понял, что заснул.

   — Сиди, сиди, — удержал его Проценко.

   — Я долго спал?

   — Долго. Минут десять. Ремизов ранен, говоришь?

   — Ранен.

   — Куда?

Сабуров сказал. Как и предвидел Ремизов, Проценко рассмеялся.

   — Небось ругается старик?

   — Ещё как.

   — А какое настроение у них?

   — По-моему, неплохое.

   — Он мне пишет, что может собраться с силами и со своей стороны по немцам ударить. Тоже с таким положением мириться не хочет. — И Проценко постучал пальцем по бумаге, которую держал в руке. — Ты один пришёл оттуда?

   — Один.

   — Что же он тебе командира не дал для связи, чтобы его обратно послать? Старый, старый, а тоже маху даёт.

   — Он дал командира, его убили по дороге.

Только теперь вспомнив, что у него документы и оружие Филипчука, Сабуров выложил всё на стол.

   — Так. — Проценко нахмурился. — Сильно стреляли?

   — Сильно.

   — Днём не пройти там?

   — Днём совсем не пройти.

   — Да... — протянул Проценко. Он, очевидно, хотел что-то сказать и не решался. — А мне завтрашней ночью штурм делать. Как же это его убили?

   — Кого?

   — Его. — Проценко кивнул на лежавшие перед ним документы Филипчука.

   — Смертельно ранили, потом тащил его, потом умер.

   — Да... — опять протянул Проценко.

У Сабурова смыкались глаза от усталости. Он смутно чувствовал, что Проценко хочет послать его обратно к Ремизову, но не решается об этом сказать.

   — Егор Петрович, — обратился Проценко к сидевшему тут же начальнику штаба. — Пиши приказ Ремизову. Всё предусмотри, как решили: и точный час и ракету — всё.

   — Я уже пишу, — отрываясь от бумаги, ответив начальник штаба.

Проценко повернулся к Сабурову и чуть ли не в пятый раз повторил:

   — Да... Ну ты чего сидишь-то? Ты приляг пока. — Он выговорил это слово «пока» осторожно, почти робко. — Приляг пока. Ну-ну, приляг. Приказываю.

Сабуров вскинул ноги на скамейку и, приткнувшись лицом к холодной, мокрой стене блиндажа, мгновенно заснул. Последней блеснувшей у него мыслью была мысль, что, наверное, его всё-таки пошлют, ну и пусть посылают, только бы дали сейчас поспать полчаса, а там всё равно.

Проценко, прохаживаясь по блиндажу, ждал, когда начальник штаба допишет приказ. Иногда он на ходу взглядывал на Сабурова. Тот спал.

   — Слушай, Егор Петрович, а если Вострикова послать?

   — Можно Вострикова, — согласился начальник штаба. — Вы на словах ничего не будете добавлять, только приказ?

   — Плохой приказ, если к нему надо ещё что-то на словах добавлять.

   — Если на словах не добавлять, можно Вострикова.

   — Я бы его послал, — кивнул Проценко на Сабурова, — да трудно в третий раз за ночь идти.

   — Идти труднее, а дойти легче, — заметил начальник штаба. — Он на животе уже два раза прополз, каждый бугорок, каждую ямку знает.

   — Да... — опять протянул Проценко. — Придётся. Должен быть там приказ. Алексей Иванович, — растолкал он Сабурова.

   — Да, — поднялся Сабуров с той готовностью, с какой спохватываются накоротке заснувшие люди.

   — Вот приказ, возьми, — сказал Проценко. — Когда дойдёшь до Ремизова, пусть дадут нам зелёную и красную ракету над Волгой. А если ракет нет — три очереди из автоматов трассирующими. И после паузы ещё одну. Отсюда будет видно?

   — Да, — подтвердил Сабуров.

   — Буду знать, что дошёл и приказ донёс. Ты по дороге-то не заснёшь? — спросил Проценко, похлопывая Сабурова по плечу. — Вдруг проснёшься, а уже день?

   — Не засну. Немцы не дадут.

   — Разве что немцы, — усмехнулся Проценко. — Здорово устал?

   — Ничего, не засну, — повторил Сабуров.

   — Ну, ладно. Садись за стол.

Сабуров присел к столу, а Проценко, приоткрыв дверь, крикнул:

   — Как там насчёт чая?

Потом Проценко сам вышел за дверь и тихо отдал какое-то распоряжение. Через две минуты, когда Проценко, Сабуров и начальник штаба сидели рядом за столом, Востриков внёс медный поднос, на котором, кроме трёх кружек с чаем, была горстка печенья и стояла только что вскрытая банка с вишнёвым вареньем.

   — Вот, — сказал Проценко, — варениками угостить не могу, а украинской вишней — пожалуйста. — Он повертел в руках банку и подчеркнул ногтем надпись на этикетке. — «Держконсервтрест. Киев». Чуешь? С Киева вожу.

   — Так всё время с Киева и возите? — спросил Сабуров.

   — Сбрехал, конечно. Где-то под Воронежем выдали. Люблю вишню... Ну, давайте чай пить.

Теперь Проценко уже не возвращался к своим сомнениям — посылать Сабурова или не посылать. Выражать излишнее беспокойство — значило напоминать человеку, что ты думаешь о его возможной гибели. И Проценко неожиданно завёл разговор о школе червонных старшин при ВУЦИКе, где он когда-то учился.