Священная война. Век XX

Сабуров ждал. У него не было никаких мыслей, было только ожидание: вот сейчас тот ступит ещё раз, потом ещё раз, и потом можно будет до него дотянуться. Когда человек сделал ещё шаг, Сабуров протянул вперёд руку, схватил его за ногу и дёрнул к себе.

Человек, падая, страшно закричал, и в ту же секунду что-то ударило Сабурова по голове и окатило ледяной водой. Человек закричал не по-русски и не по-немецки, а просто отчаянно: «А-а-а...» Сабуров изо всей силы ударил его кулаком по лицу. Крикнув что-то по-немецки, человек схватил его руку и вцепился в неё зубами. Понимая, что теперь уже всё равно, тихо или нет, Сабуров вытащил свободной рукой парабеллум и несколько раз подряд выстрелил, упирая дуло в тело немца. Тот дёрнулся и затих.

Сверху раздались автоматные очереди; несколько пуль с грохотом ударились в ведро. Сабуров нащупал привязанную к ведру верёвку; убитый немец ходил к Волге за водой.

Сверху продолжали стрелять.

«Спустятся или побоятся?» — подумал Сабуров.

Он лёг, подперев плечом труп, который теперь полулежал на нём и прикрывал его от пуль.

«Когда же всё это кончится?» Он чувствовал, что коченеет; немец, падая, вылил на него всё ведро. Сверху продолжали стрелять, и так они могли стрелять всю ночь. Сабуров сбросил с себя мертвеца и пополз. Пули ударялись в землю то впереди, то позади него, и когда он прополз шагов тридцать, а стрелять продолжали чуть ли не вдоль всего берега, к нему вернулось ощущение, что в него не попадут.

Он прополз пятьдесят шагов. По берегу всё ещё стреляли. Ещё несколько шагов...

Руки его так окоченели, что уже не чувствовали земли. Были хорошо видны огоньки выстрелов там, на обрыве, откуда стреляли. Теперь и сзади, откуда он шёл, и спереди, от Ремизова, виднелись трассы пуль, шедшие по направлению к стрелявшим немцам. Перестрелка разгоралась всё сильнее, немцы стали всё реже стрелять вниз и чаще отвечать влево и вправо. Тогда Сабуров вскочил и побежал — он больше не мог ползти. Он бежал, спотыкаясь, перепрыгивая через брёвна. У него мелькнула мысль: там, у Ремизова, должны понять, что немцы стреляют по кому-то из наших. Несмотря на грязь и темноту, он бежал отчаянно быстро. Он упал оттого, что кто-то подставил ему ногу: упал лицом в грязь, ушиб плечо, а кто-то в это время сел ему на спину и стал крутить руки.

   — Кто? — спросил хриплый голос.

   — Свои, — почему-то всё ещё шёпотом сказал Сабуров и, чувствуя, как ему выкручивают пальцы, толкнул свободной рукой одного из навалившихся на него так, что тот покатился.

   — Чего пихаешься? — огрызнулся гот.

   — Говорю, свои. Ведите меня к Ремизову.

Немцы, должно быть, услышали возню и пустили несколько очередей. Кто-то всхлипнул.

   — Что, ранило? — спросил другой.

   — В ногу, больно.

   — Сюда. — Схватив Сабурова за руку, кто-то потащил его вперёд.

Они пробежали несколько шагов и спрятались за остатками стены.

   — Откуда? — спросил тот же хриплый голос, который он услышал вначале.

   — От генерала.

   — Кто это, в темноте не вижу.

   — Капитан Сабуров.

   — А, Сабуров... Ну, а это Григорович. — И голос сразу стал знакомым Сабурову. — Это ты мне плюху влепил? Ну, ничего, от старого друга.

Григорович был одним из командиров штаба, которого Проценко месяц назад по его просьбе отправил командовать ротой.

   — Пойдём к Ремизову, — сказал Григорович.

   — Ремизов жив?

   — Жив, только лежит.

   — Что, тяжело ранили?

   — Не так, чтоб тяжело, но неудобно. Сегодня весь день по матери ругается. Ему, по-научному говоря, в обе ягодицы по касательной из автомата всадили, или лежит на животе, или с грехом пополам ходит, а сесть не может.

Сабуров невольно рассмеялся.

   — Тебе смех, — сказал Григорович, — а нам — слёзы.

Сабуров нашёл Ремизова в тесном блиндаже лежащим на койке плашмя, с подушками, подложенными под голову и грудь.

   — От генерала? — нетерпеливо спросил Ремизов.

   — От генерала, — сказал Сабуров. — Здравствуйте, товарищ полковник.

   — Здравствуйте, Сабуров. Я так и думал, что кто-нибудь от генерала, и велел стрельбу не открывать. Как там у вас?

   — Всё в порядке, — ответил Сабуров, — за исключением того, что от генерала Проценко до полковника Ремизова приходится ползать на пузе.

   — Хуже, когда приходится командовать лёжа на пузе, — сказал Ремизов и затейливо выругался. Потом, подозрительно прищурясь, посмотрел из-под густых седых бровей на Сабурова и спросил: — Уже небось доложили о моём ранении?

   — Доложили.

   — Ну ещё бы: «Командир полка ранен в интересное место...» Погодите, погодите, — вдруг перебил он себя, — вы весь в крови? Ранены?

   — Нет, немца убил.

   — Снимите тогда хоть ватник, что ли. Шарапов, дай капитану умыться и ватник мой дай! Снимайте, снимайте.

Сабуров стал расстёгиваться.

   — Что вам генерал приказал?

   — Уточнить положение и сообщить, — сказал Сабуров, умалчивая о том, что Проценко предполагал худшее и в этом случае приказал ему возглавить полк.

   — Ну что ж, положение, — сказал Ремизов, — положение не столько плохое, сколько постыдное. Отдали кусок берега. Комиссар полка убит. Два командира батальона убиты. Я, как видите, жив. Как генерал, настроен восстанавливать положение?

   — Думаю, в предвидении этого он меня и послал.