Священные камни Европы

Такое поведение Бонапарта производит впечатление крайней религиозной беспринципности. Если уж "Париж стоит мессы", то и "Каир стоит намаза". Но это не совсем так. В рамках своих религиозных убеждений, он фактически не позволял себе ни какой беспринципности, ни каких компромиссов. Он верил в Бога, но не видел между различными монотеистическими религиями ни какой принципиальной разницы, соответственно, поклонение Всевышнему в форме ислама не могло вызывать у него ни какой аллергии, и его показное восхищение Кораном даже и компромиссом нельзя назвать.

Его принцип – "Оставайся в вере отцов" – по сути не религиозный, он скорее из сферы бытовых традиций, и нарушение этого принципа в рамках его мировоззрения – не есть религиозное предательство, внешние традиции – та сфера, в которой компромисс допустим. Позднее он говорил: "Смена религии ради частной выгоды является непростительной, но ее можно простить, принимая во внимание колоссальные политические выгоды". Для него это был вопрос из сферы допустимого компромисса. Скажем, если мы едим вилкой и ложкой, нам совершенно ни к чему кушать деревянными палочками, но если это сулит большие перспективы, так пусть уж будут палочки.

Полагаю, ради политической выгоды он ни когда бы не сказал, что Бога нет. Здесь была черта, которую он ни когда не переступал, то есть религиозно беспринципным он как раз не был. Когда Францией правила безбожная Директория, ему очень выгодно было бы изображать из себя безбожника, но он этого ни когда не делал, предпочитал плыть против течения. Бонапартов " экуменизм" производит на нас неприятное впечатление, но все познается в сравнении. Когда среди толпы воинствующих безбожников вдруг появляется "экуменист", он, безусловно, религиозно, духовно возвышается над этой толпой.

Бонапарт был едва ли не самым религиозным человеком в своей армии. Он вспоминал: "Душевный настрой солдат был таким, что для того, чтобы заставить их спокойно выслушивать простое упоминание о религии, я вынужден был говорить весьма легковесно о ней, поставив евреев в один ряд с христианами, а раввина рядом с епископом".

То почтение к пророку Мухаммаду, которое он не раз высказывал в Египте, вовсе не было чистым притворством. Позднее он подверг жесткой критике драму Вольтера "Магомет": "Вольтер неправильно описал личность и поведение своего героя и пренебрег фактами. Он унизил Магомета, сделав его участником самой низкопробной интриги. Он изобразил великого человека, который изменил лицо мира, как некоего негодяя, заслуживающего виселицы". Для безбожника Вольтера любой религиозный лидер уже мошенник и негодяй. Вольтер низок. Наполеон таким ни когда не был.

Император простодушно гордился тем, что в течение одного года он получал письма из Рима и из Мекки. Папа римский обращался к нему, как к "дорогому сыну", а шериф, потомок Мухаммада, величал его "покровителем священного храма Каабы". Так Наполеон стал фигурой, имеющей значение в мире религий, в котором он совершенно не ориентировался.

Сплетни о том, что в Египте генерал Бонапарт принял ислам, конечно, смехотворны, но его подчиненный генерал Мену, действительно публично принял ислам, что ни сколько не смутило главнокомандующего. Всего за время похода приняли ислам около пятисот французских военных. В Египте они чем-то напоминали Советскую армию в Афганистане. Воспитанные якобинцами и большевиками на безбожии французы и русские вдруг оказались в мире ревностной религиозной веры. Многих из них очаровал не собственно ислам, а вера в Бога, как таковая. Раньше они и не представляли себе, как это прекрасно – верить в Бога. И они принимали ислам.

Но и христианские чувства, давно уже заглохшие в солдатах революционной армии, порою вспыхивали на этой святой земле. Во время похода на Акру, когда армия останавливалась лагерем на развалинах городов, упомянутых в Библии, в палатке генерала Бонапарта каждый вечер читали вслух Священное Писание. Им казалось, что они вдруг очутились внутри Библии, и это чувство было неожиданно радостным. "Армия была охвачена жгучим желанием увидеть поскорей Голгофу, Гроб Господень, плато Соломонова храма, она испытала чувство горечи, получив приказ повернуть", – вспоминал император.

Французские безбожники вдруг узнали, что они – единоверцы христиан, и это им понравилось: "Монахи ордена Отцов Святой Земли привели население Назарета… Радость этих христиан невозможно выразить: после стольких веков угнетения они видели единоверцев. Им доставляло удовольствие вести разговор о Библии, которую они знали лучше, чем французские солдаты. Они читали прокламации главнокомандующего, в которых он называл себя другом мусульман, и приветствовали эту линию поведения, это ни сколько не отразилось на их доверии к Бонапарту. Один старец не мог произнести и трех слов, не сопроводив их цитатой из Священного Писания".