Святая Блаженная Ксения Петербургская

В глазах ее засветилась искренняя радость.

– О, пожалуйста, – сказала она, – уж если вы так добры, и это не затруднит вас, исполните мою покорнейшую просьбу, – и встав, она вышла в другую комнату, а через минуту вынесла оттуда несколько золотых в конверте и передала мне.

– Вот, – продолжала она, отдавая конверт, – когда будете в Петербурге, то съездите на Смоленское кладбище, там есть могила рабы Божией Блаженной Ксении: отслужите по ней панихиду, а все остальное раздайте нищим.

– С величайшим удовольствием, – сказала я, – готова исполнить ваше желание, тем более что и сама давно уже собираюсь посетить эту могилу, о которой многое слышала. Но вы, вероятно, имеете особые причины чтить память Блаженной Ксении? – спросила я.

– О, да! – ответила она с глубоким чувством и силой убеждения, и тихо прибавила: – Дивен Бог во святых Своих! Я испытала это в моей жизни собственным опытом.

– Если не тайна, – сказала я, – то, быть может, вы расскажете мне какое-либо событие из вашей жизни, которое способствовало укреплению в вас таких твердых религиозных убеждений, такой крепкой веры?

– Нет, не тайна, – ответила она мне, – но если бы даже и была тайна, то ради Света истины, мы должны жертвовать и нашими тайнами.

Все это было сказано таким твердым и даже несколько строгим голосом, что я ничего ей не возразила и ждала, что она скажет далее.

Между тем Горева встала и прошлась несколько раз по гостиной, как бы обдумывая что-то; но затем села напротив меня и начала свой рассказ голосом тихим, хотя и взволнованным.

– Родилась я в Петербурге, в купеческой семье. Жили мы сначала очень богато, имели своих лошадей, экипажи, много прислуги и все прочее, доступное богатству. Я воспитывалась в одной из гимназий и была уже в пятом классе, как над нами разразилась беда. Дела батюшки быстро пошли к упадку, и кончилось тем, что однажды к нам в квартиру пришла полиция и описала все наши вещи, не исключая даже и платья; батюшка объявил мне и матушке, что у нас ничего не осталось, что он, благодаря чьему-то мошенничеству, потерял в один месяц на бирже триста пятьдесят тысяч рублей в каких-то бумагах и что у нас, кроме долга, нет ничего.

Я в то время еще не сознавала всей важности того, что случилось, но для матушки это был тяжелый удар.

Как сейчас помню, она перекрестилась, глядя на образ, и прошептала: «Твори, Господи, волю Свою!» И с великим смирением покорилась перед ней, тому же учила и меня. «Никогда, дочка, не падай духом, – говорила она, – как бы ни были тяжки временные испытания; помни всегда конец многострадального Иова; мы потеряли лишь деньги, но жить ведь не с ними одними, а с добрыми людьми. Молись Господу, чтобы Он тебя благословил мужем хорошим да смиренным, и паче всего, чтобы пьяницей не был, да почитай всегда память рабы Божией Блаженной Ксении: она тебе будет великой заступницей».

Почему моя матушка так боялась за пьяницу мужа, я только узнала впоследствии, а в то время не представляла даже себе отчетливо, что такое значит «пьяница», так как у нас в семье не только никто не пил вина, но отцом даже и держать его строго воспрещалось.

Вскоре после нашего разорения батюшка поступил приказчиком в одну из больших торговых фирм и стал получать шестьдесят рублей в месяц.

Жить нам было очень трудно, и мне пришлось выйти из гимназии и поступить кассиршей в тот же магазин, где служил и отец. Тогда наши обстоятельства несколько поправились, но вскоре нас постигло великое горе: матушка моя, прихварывавшая с самого начала несчастья, скоропостижно скончалась от паралича сердца, а через год после нее скончался и батюшка от расширения печени.

Итак, я осталась 17-летней круглой сиротой и продолжала служить все в том же магазине.

Прошло два года по смерти родителей, и я вышла замуж за своего сослуживца – бухгалтера нашей же фирмы, встретив в нем человека одних убеждений, а главное, одних со мной взглядов на религию, что в особенности нас и сблизило.

Муж мой, действительно, оказался примерным семьянином и притом добрейшим человеком, и три года после нашей свадьбы пролетели как один светлый и счастливый день.

В это время у меня родилось два сына.

Муж получал хорошее жалованье, так что нужды мы не знали, и счастью, казалось, не было конца, но Господь судил иначе.

Тут Горева глубоко вздохнула и, помолчав немного, продолжала:

– Однажды вечером муж мой, против обыкновения, возвратился домой очень поздно и, войдя в комнату, пошатнулся. Я заметила это, испугалась и, думая, что с ним дурно, подбежала к нему, но в это время он вздохнул, и я почувствовала сильный запах вины. При этом во взгляде моем невольно выразилось изумление, которое муж мой, должно быть, заметил, потому что сейчас же сказал резко и раздраженно, что совсем ему не было свойственно:

– Ну, что ты так смотришь? Что тут удивительного? Ну – выпил, эк, редкость какая; мужчина почти в тридцать лет взял выпил, какое событие!

– Но, – возразила я на это, – тебе ничего и не говорят.

– Нечего и говорить! И чего ты сидишь до сих пор? Ложись спать!

Легла я, но спать не могла.