Святая и грешница

Очень осторожно я снял картину со стены и поднес к свету. Вся поверхность картины была шероховатая и тусклая. Я сдул пыль и тут же увидел сияние красок и глубину.

Сгорая от любопытства, я понес картину в художественные мастерские Ватикана, где ведется непрерывная работа по ремонту, реставрации, приведении в порядок всех ватиканских сокровищ искусства. Я был знаком с одним из реставраторов. Молча я поставил перед ним картину и с нетерпением ждал его реакции. Увидел, как лицо его мгновенно оживилось.

Он начал осторожно оттирать грязь в уголке картины. Потом изумленно поднял картину, повернул ее в одну сторону, в другую, искал какую-либо пометку. Но напрасно. Картина не была подписана.

«Я созвонюсь с тобой, — сказал он. — Надо хорошенько ее почистить. На это уйдет несколько дней».

Через неделю взволнованный реставратор позвонил мне. Я бросил все, что было в руках, и помчался к нему в мастерскую. На его рабочем столе стояла прислоненная к стене картина, очищенная от грязи и пыли. Я увидел то, что он подтвердил словами.

«Шедевр, но, к сожалению, имя мастера и время не указаны».

Мы застыли на месте, завороженные видом картины. От нее исходило непонятное, необъяснимое волшебство.

Даже я, далекий от искусства заурядный посетитель музеев, пользующийся обеденным перерывом, чтобы побродить и мимоходом взглянуть на сокровища Ватикана, был потрясен увиденным. Я ни капли не сомневался — перед нами была Мадонна с младенцем, написанная так, как мы никогда ранее не видели: живая женщина, но в то же время возвышенно неземная, глаза — выражение полнейшей чистоты, однако с пониманием земных горестей. Женский образ, трогательно волнующий и обаятельный, совершенно непривычный. Хотелось плакать, хотелось молиться.

Кто мог создать подобное? Даже реставратор, эксперт в сакральных искусствах, спасовал. И ему не доводилось ранее видеть ничего подобного. Композиция, перспектива, цвет, кисть — все, все говорило о работе гения, оставшегося почему-то в безвестности. Единственное, что реставратор мог утверждать с определенной точностью, это что картина, должно быть, написана в период после Джотто.

Тогда мы решили обратиться за помощью к самому почитаемому в Ватикане знатоку искусства, почетному доктору нескольких университетов. Он встретил нас угрюмо и неприветливо. Сразу видно было, что ему не раз и не два приходилось проводить экспертизу картин из несметных собраний Ватикана.

Реставратор завернул картину в бумагу, и мы с интересом наблюдали за выражением лица знаменитого искусствоведа, когда он распаковывал нашу картину. От равнодушного выражения не осталось и следа.

Угрюмость перешла в удивление, а удивление тотчас же сменилось нескрываемым восхищением. Римский темперамент взял верх. Плотный приземистый человек буквально преобразился на наших глазах, его словно наэлектризовали. Тело прямо-таки заходило ходуном. Движения рук стали размашисты, энергичны и выразительны. Глаза пристальны, а мимика лица не поддавалась описанию.

«Дайте мне несколько дней на размышление. Сейчас нет слов, совершенно сбит с толку, я в замешательстве. Нужно решить вопрос об эпохе написания, выяснить контекст. Перед нами — шедевр, это точно, но нужны подробности. Я, к сожалению, не в силах ничего объяснить, пробел в моих знаниях здесь очевиден».

Выражение восхищения сменилось огорчением, казалось, он перебирал запасы знаний в поисках ответа и ничего не обнаружил. Состояние не из приятных, особенно для человека, известного своей всеобъемлющей эрудицией в мире искусства.

«Картина мне незнакома, — сказал он задумчиво, — и все же у меня такое чувство, что я где-то ее уже видел».

Он снова схватил картину и неотрывно всматривался в нее, покачивая головой.

О нас он забыл.

Когда мы, как договорились, пришли к нему через неделю, мы нашли нашего знатока в хорошем расположении духа, уверенным в себе, в собственных знаниях и собственной правоте. Он, казалось, позабыл о недавнем своем поражении.

В потоке восторженных комментариев по поводу картины он почти радостно заметил: имя художника ему по-прежнему неизвестно. И не только имя. У него есть сомнения, и весьма большие, относительно времени написания картины и ее стиля.

«Время несложно определить с помощью рентгена, результат исследования ждать недолго», — сказал он.

Он придерживался первоначального своего суждения, что картина написана настоящим мастером. Но все мастера в его понимании обладали своей, только им присущей техникой письма, которая повторялась в каждой картине. Представленная же картина не имела каких-либо особых примет, не укладывалась ни в какие известные рамки.

«Вы несомненно правы в вашем предположении, что картина написана после Джотто», — согласился он с реставратором, слегка покрасневшем при этих словах.