Святая и грешница

Я сидел в концертном зале и чувствовал себя на седьмом небе от счастья лишь от того, что сижу рядом с ней. Но даже в такой ситуации я не решался дотронуться до нее, хотя бы до ее руки. Я не мог преодолеть застенчивость. Робкий поцелуй в щеку при встрече и прощании — вот все, что я себе позволял. Так продолжалось до того дня, когда она пригласила меня на обед к себе домой.

Она жила в центре города, в современной квартире-люкс. Все говорило о ее хорошем вкусе. «Вот что могут позволить себе люди, живущие рекламой», — подумалось мне тогда.

Я не был в восторге от ее квартиры, мне мила была моя берлога, пусть неказистая и старая, сплошь набитая книгами и мебелью. Но, конечно, я не говорил ей об этом.

Она прекрасно готовила, мне было у нее уютно и комфортно.

После обеда мы сидели на диване и пили вино. Я проклинал себя и свою несмелость, но побороть стыдливость был не в силах.

Но она вдруг поднялась с места. Очень решительно, как бы отважившись на что-то, она начала раздеваться передо мной, ничего не говоря и не объясняя. Она снимала одежду быстро и без тени кокетства.

И вот уже совсем нагая стояла она передо мной и неотрывно смотрела мне прямо в лицо.

Позже я никак не мог объяснить себе свою прежнюю застенчивость. Удивительно быстро я привык к собственной наготе, привык сближаться с ее наготой. Но когда между нами все зашло уже далеко, ее уверенность в себе вдруг пропала. Она краснела, в смущении опускала глаза и прятала лицо. И я снова и снова терялся в догадках, как объяснить необъяснимое — превращение опытной женщины в невинную застенчивую девушку.

С того самого дня мы стали неразлучны, хотя почти год еще жили по своим квартирам. Но ночи мы проводили вместе. Быть может, это было самое счастливое время в нашей короткой совместной жизни.

Однако жить порознь было довольно неудобно. Сам я не решался начать разговор на эту тему, хорошо понимая, что она не захочет отказаться от комфорта, а я неохотно поступлюсь своей берлогой.

Но она опять проявила инициативу. Сказала, что хочет продать квартиру и переехать ко мне. Меня это обрадовало, но и насторожило. Ночью, когда она заснула, я все обдумывал и взвешивал. Правильно ли будет принять такое решение? Будет ли между нами лад и согласие, если она поселится в моей старой, без современных удобств квартире?

Утром я предложил ей следующий план — мы остаемся жить в ее квартире, но рабочий кабинет я обставлю своими вещами. Она обрадовалась, благодарно обняла меня и поцеловала, и я понял, что поступил правильно.

Спустя месяц мы поженились.

Мы очень разные по характеру люди, но могу сказать со всей определенностью, что это были пять счастливых лет совместной жизни. По натуре своей я очень спокойный, очень молчаливый, но зато умею внимательно слушать собеседника. Книги да еще рукописи Ватикана значат в моей жизни все. День-деньской я с ними, а они — со мной, и зачастую мы вместе и в нерабочее время. Я домосед и не особенно люблю общество. Прихожу к выводу, что мне неплохо живется и в моей тюремной камере.

Моя жена — человек совершенно иного склада. Высокая блондинка, необычайно живая. Приятная во всех отношениях женщина. Но, главное, она — очень красивая. Никак не возьму в толк, что такого она нашла во мне. Но она нашла. И я верил ей, когда она говорила, что любит меня.

Вне всякого сомнения она была прекрасно одаренной и страшно работоспособной, и я знаю, что она отлично справлялась с делами своего рекламного бюро. Работа требовала ее присутствия и днем, и вечером, и даже ночью: разные приемы, беседы, встречи. Она часто бывала в разъездах. Для успешного управления предприятием ей нужны были контакты и связи.

Сначала я ходил с нею на все эти встречи, но вскоре между нами установилось молчаливое согласие — в свет идет она, а я остаюсь дома со своими книгами.

В сущности, я мало что знал о ее деятельности и о ее бюро. Я пытался расспрашивать, чтобы мысленно представить себе распорядок ее дня, но она обладала талантом мгновенно и незаметно переводить разговор на другую тему.

Говорить она могла обо всем на свете: о людях, книгах, политике, музыке и постепенно включила в круг своих интересов и мои рукописи. Она хотела знать абсолютно все о моих занятиях, с изумительной легкостью она вникала в суть вопроса и быстро ориентировалась в незнакомых темах. Я скоро заметил, что несмотря на свою практичность и хватку она имела пылкое воображение и могла показать мне совершенно новые ракурсы в моих исследованиях.

Она всегда радовалась, когда возвращалась домой, ко мне, и я любил ее, притом очень сильно.

Я продолжал заниматься наукой и здесь, в тюрьме. Мое начальство не оставило меня своими заботами после всего случившегося кошмара. Каждое утро ровно в девять посыльный приносит из библиотеки папку с манускриптами, нужными мне для работы. В пять вечера он снова их забирает.