Святая Катерина (СИ)

Хорошо, что его тут хорошо знали.

Он догнал Катю уже на улице — ну куда она так несется, поскользнется же.

— Катя, подождите. Катя! — он поймал её за плечи, развернул к себе. — Я правда не знаю, любовь ли это… Я так часто говорил о любви, что это слово утратило для меня всякий смысл. Я… Кире говорил о любви, а теперь даже разговаривать с ней не могу. Я… я понимаю, что вы хотите услышать от меня.

— Да ничего я не хочу, — закричала она прямо в его лицо. — Я с ума схожу, потому что не могу понять, чего вы добиваетесь! Вы говорите, что не знаете, от кого мой ребенок, но заботитесь о нем изо всех сил! Значит, он важен для вас?

— Ты важна для меня, — тише, Жданов, не надо так кричать. Тебя же половина Москвы слышит. — Я не знаю, люблю ли я тебя, но я дышать без тебя не могу! Катя, Кать, Катя.

Он обрушился на неё с поцелуем, и она тоже целовала его так, как будто они находились на краю пропасти. Вцепившись в её воротник как за последнюю надежду, Жданов ощущал себя в эпицентре бури — штормило и сотрясалось все вокруг.

Целовать Пушкареву.

Он добрался губами до её шеи, ему хотелось разорвать её пальто, утащить Катю куда-нибудь в надежное место и там целовать везде, куда он дотянется.

— Андрей, — длинно, низко выдохнула она, и кровь огнем полыхнула в его жилах. — Нам надо остановиться.

Он не сразу услышал её, понял, согласился. Пытался еще доцеловать, дообнимать, но она уже отталкивалась от него.

И он смирился.

— Хорошо. Я отвезу вас домой.

Сегодня он отступит.

Но завтра, в Милане, она никуда от него не денется.

Он сорвет с неё не только одежду, но и все её недосказанности, которые стоят между ними высокой стеной.

Он доберется до самой сути Кати Пушкаревой, и не будет никого, кто ему помешает.

========== 30 ==========

— Нет, ну, слушай, Жданов. Я тебе, конечно, сочувствую. Представляю, как все на тебя смотрели. Там много народу было?

Было еще так рано, что в Зималетто пока даже Пушкарева не явилась. Малиновский, бодрый и благоухающий, как весенняя роза, смотрел на Жданова с веселым сочувствием. Сам-то он изрядно повеселился накануне в Ришелье, наблюдая за тем, как Зорькин изображал из себя светского льва.

— Народу? Более, чем достаточно. Мы сели в центре зала… Ну буквально, как на ладони. И, в довершение ко всему, вдруг, откуда не возьмись, появилась Елена Шестикова, — отчитался Жданов.

— Прекрасно! — протянул Малиновский.

— Ну да, она буквально подсела к нам на столик, минут десять болтала всякую чушь. Знаешь, так бестактно, ну видит, что я пришел с человеком, что у нас какая то беседа.

При воспоминании об этом, возмущение сново заклокотало в горле.

— Жданов, да тебе бежать оттуда надо было, — воскликнул Малиновский, — да ты понимаешь, что мы вот сейчас тут сидим, а твое рандеву сейчас, с подробностями да с дурацкими комментариями, уже по всем каналам показывают. Стопроцентный скандал.

— Я очень надеюсь, что она пришла туда просто отдохнуть, — неуверенно ответил Жданов.

— Может быть, только я очень сильно в этом сомневаюсь. И что было дальше?

— Дальше Пушкарева на меня обиделась за то, что я забочусь о её ребенке!

— Сильно, — оценил Малиновский. — Чем обосновала?

— Ничем.

— Логично. Жданов, а ты вот вообще думал хоть на секунду, что будет дальше? Нет, я понимаю, — заторопился Малиновский, увидев, как Жданов вскинулся. — Тебе пока думать нечем. Ну то есть, не понимаю, конечно, но допустим. Допустим, у тебя какой-то бзик. А дальше-то что? У Пушкаревой растет живот, Кира бродит вокруг тебя кругами, Шестиковы всякие на вас таращатся, слухи, сплетни, ты такой президент модного дома, а она такая беременная Пушкарева с брекетами и косичками. Если ты и дальше будешь с ней появляться во всех известных ресторанах Москвы, то однажды какой-нибудь умник может решить, что это ты папаша. Ужас, скандал, конец репутации.

— Кошмар, — добродушно согласился с ним Жданов. В предчувствии Милана ничто не могло поколебать его прекрасного настроения.

— Как-то я не слышу сейчас нужного градуса драматизма в твоем голосе, — обиделся Малиновский. — Что за нездоровый пофигизм?

— А я устал думать о том, что обо мне подумают, — объявил Жданов. — Сплетничающая Москва? Да тьфу на неё! Я президент модного дома? В таком случае, Пушкарева войдет в моду.

— Горжусь, — Ромка даже не поленился встать и поклонился. — Идущий на смерть приветствует нас. Аве, Цезарь. Слабоумие и отвага. Пафос и саморазрушение. Ты стихов еще писать не начал, бродя призрачной вздыхающей тенью под луной?

— Кстати о стихах, Катя просила передать тебе, что у тебя нет таланта к эпистолярному жанру, — подначил его Жданов.

— Ну художника обидеть каждый может… Стой, — Малиновский подпрыгнул. — Ты что, дал ей прочитать инструкцию?

— Я? Да я лучше бы съел её, чем отдал Кате. Нет, Екатерина Валерьевна у нас барышня самодостаточная. Она в инструкцию нос сунула без посторонней помощи.

— Хана мне, — поник Ромка. — А она ничего не говорила о том, что снова подаст иск? Ну помнишь тот, про персональные данные? Или что наймет киллера? Или вырвет грешный мой язык, и празднословный, и лукавый, перстами легкими как сон?