Святая Русь - Князь Василько

Мужик, на замечая наездников, старательно налегал на соху и негромко понукал саврасую лошадь, кою тянула за уздцы невысокая худощавая баба в длинной, до пят, пестрядинной рубахе. Соха слегка подпрыгивала в натруженных руках мужика; наральник острым носком с хрустом входил в землю, отваливая к борозде черный, лоснящийся пласт.

Позади супружеской четы остановились пятеро гридней в летних малиновых шапках, отороченных мехом, и в голубых полукафтанах, расшитых серебряными узорами. Среди них был и ближний княжий послужилец - меченоша Славутка на стройном чубаром коне. Гридни молча посматривали на князя, выжидая, когда тот тронется дальше.

- Вот кто нас кормит, - раздумчиво произнес Василько Константиныч.

- Так не зря же в народе говорят: без пахатника не будет и бархатника, - вторила супругу княгиня. - Может, подъедем к оратаю?

- Подъедем, - согласно кивнул Василько Константиныч и тронул коня. Остановился у межи, негромко кликнул:

- Бог в помощь!

Оратай и баба оглянулись и, увидев перед собой князя и княгиню, опустились на колени.

- Благодарствую, князь, - оробевшим голосом произнес страдник.¹²⁰

- Поднимись, оратай. Гляжу, борозду проложил. С зачином тебя. Как звать?

- Кирьяшка Ревяка, князь… Но энто ищо не зачин, а первый вертень.¹²¹ Землицу перед Егорьевым днем пробую.

Мужику - лет под сорок. Дюжий, высокий, с курчавой, огненно-рыжей бородой. (Не врал, оказывается, Сидорка Ревяка, рассказывая плотникам о своем брате, хотя и назвал его своим свояком).

- Ну и готова ли землица?

Страдник захватил в ладонь полную горсть земли и помял ее меж круглых заскорузлых пальцев. Земля не липла, мягко рассыпалась.

- Пора, кажись. Отошла, матушка…Но надо бы наверняка проверить.

- И как же? - заинтересовалась Мария. - Ты уже, кажется, проверил.

- Не совсем, матушка княгиня. Земля кажинный год поспевает по - разному. И тут, упаси Бог, ошибиться. Коль в стылую землю жито покидаешь, без хлебушка останешься. А если и уродится сам - два, то и на оброк не натянешь. Но твой тиун нагрянет с плеточкой и последни крохи из сусека выскребет. Ему-то не голодовать длинную зиму, не видеть, как мрут ребятенки. Он…

Мужик разом осекся и замолчал: лишнего сболтнул, дурень! Князь за такие речи может и кнутом по спине прогуляться.

Но Василько лишь нахмурился.

- Выходит, последки выгребают мои тиуны?

Мужик вновь рухнул на колени.

- Прости, князь…Энто я не то вякнул… Свой язык первый супостат. Коня на вожжах удержишь, а слово с языка не воротишь. Прости, коль можешь.

Мария с улыбкой глянула на супруга.

- Сочно и красно в народе говорят. Запомнить бы надо.

- Запомни, Мария. А ты поднимись, Кирьян, и истинную правду мне сказывай. Худого тебе не сделаю… Неправедно сбирают дань мои тиуны?

- Да уж не без греха, князь. Бывает, подчистую выгребают и себя николи не забудут. Долю - князю, пятую часть - себе.

А слово молвишь поперек, так спину кнутом погреют или зубы вышибут. Пригляду за ними нет. В старые времена оратаю легче жилось.

- И почему, Кирьян? - вновь задала вопрос Мария.

- А потому, матушка княгиня, что ране на полюдье¹²² сам князь всегда выезжал. Лишку, почитай, никогда не забирал и слугам своим не давал волюшки. Мужик с хлебушком оставался. И на зиму худо - бедно хватало, и на посев.

- А ныне? Коль пашешь - и жито есть.

- А-а, - махнул грузной рукой оратай и лицо его стало тусклым. - Ведал бы ты, князь, как мне это жито досталось.

- Так поведай.

- Пришлось коровенку на мясо забить. Продал на торгу и жита прикупил. А у меня пятеро огальцов, без молочка на воде да квасе не поднимешь.

Василько Константиныч пружинисто спрыгнул с коня и подошел к мужику.

- Ты уж прости меня, оратай, за моих тиунов. Не ведал. Непременно накажу мздоимцев. Отные, как в добрые, старые времена, сам буду после Покрова¹²³ объезжать веси, а там, где не успею, надежных людей к тиунам приставлю.

Мужик низехонько поклонился.

- Всем миром на тебя будем молиться, батюшка князь.

- Ну, а теперь о земле досказывай. Пора или не пора?

- Доскажу, матушка княгиня. По приметам можно сев зачинать. Коль по весне лягушки квакают, комар над головой вьется, береза распускается и черемуха зацветает, то смело бери лукошко и выходи на полюшко. Но у меня есть особая примета. Энто еще от деда моего.

Кирьян вышел на межу, сел наземь, размотал онучи, скинул лапти, поднялся, размашисто перекрестился, ступил босыми ногами на свежую запашку и пошел, сутулясь, погружая крупные ступни в подминавшуюся, рыхлую землю, до конца первой, только что проложенной борозды. Когда вернулся к князю и княгине, довольно молвил:

- Ну, вот теперь самая пора. Ноги не зябнут. Можно всё полюшко орать.

- Занятная у тебя примета. И никогда не подводила?

- Никогда князь. Ни деда, ни отца моего.

- Занятно… Надо бы всем сельским старостам о том поведать… Значит, сегодня допашешь, а завтра с лукошком выйдешь?

- Выйду, князь, как все мужики поля свои вспашут, - крякнув в рыжую бороду, степенно ответил оратай.

- А чего ждать?