Святитель Григорий Богослов

Когда у Василия Великого (еще пресвитера) вышли недоразумения с Евсевием, епископом Кесарийским, Григорий укрывает первого в Понте, а последнего целым рядом писем старается примирить со скрывшимся Василием: «Если я имею какое-либо значение у тебя, — писал Еригорий Евсевию, — то, пожалуйста, примирись с Василием»[744]. Когда Василий Великий после некоторых препятствий, благодаря случайному присутствию Григория-старшего, отца Григория Богослова, сам сделался епископом Кесарии, то Григорий, горячо любивший друга Василия, пишет ему только поздравительное письмо, но не является лично сам, чтобы свидетельствовать другу епископу свою радость. В данном случае великий Григорий опять имел в виду мир — нового епископа со своей паствой, ведь клеветники, видя Григория Назианзина в это время у Василия в Кесарии, легко могли сказать, что новый епископ окружает себя собственными сторонниками[745]. Однако как только Василий был втянут в распри и затруднения с гражданской властью, Григорий немедленно пишет ему и обещается немедленно прибыть сам, чтобы восстановить опять поколебленный мир в кесарийской пастве.

Григорий неожиданно для себя был поставлен другом своим Василием в епископы грязного и бедного города Сасимы. Красноречие, утонченная образованность и богословская глубина назианзского пресвитера как будто бы были забыты при этом его назначении и беспощадно оказались отосланными в эту станцию перемены лошадей, в это поселение агентов, погонщиков и странствующих торговцев[746]. Григорий не мог не скорбеть от такого незаслуженного третирования его другом, но в момент епископского посвящения своего, ради горячо любимой идеи мира, он решительно осудил свою самостоятельность и недостаток смысла, нашел в себе силы без всякой иронии и сарказма публично благодарить своего друга за его доброту и преданность, по которой он не дал ему зарыть своего таланта в землю[747].

Не расположенный совершенно к борьбе с Тианским епископом Анфимом, который начал настраивать сасимскую паству против Василия, Григорий считает за лучшее оставить Сасимы и удаляется в пустыню; однако не может отказать отцу в просьбе прибыть в Назианз, чтобы там, по его собственной метафоре, поддерживать крылья сильного, но утомленного орла, освободить назианзскую паству от арианских разногласий и дать ей мир и единодушие.

В 373 году в Назианзе было народное возмущение. Губернатор провинции в наказание бунтовщикам обещал низвести город на степень поселения и даже разрушить его совсем. Для предотвращения этого наказания с одной стороны и для утешения и успокоения трепещущего народа с другой в роли народного ходатая пред разгневанным властелином и трибуна-миротворца пред народом мы видим не кого другого, как св. Григория, епископа Сасимского.

В 379 году св. Григорий приглашается епископом в Константинополь — столичный город греко-римской империи. Этот центр борьбы всевозможных партий, не только ереси и раскола, но даже и Православия, дал Григорию громадное поле для деятельности в духе мира. В красивых, сильных Словах он осуждал пустую логомахию[748] и игру антитезами лжеименного разума у своей новой паствы. Это именно, по мысли св. Григория, было причиной безрассудной партийности между ними, отсутствия между ними беспристрастного отношения друг ко другу. Сами собрания, где говорил св. Григорий, по его собственному заверению, походили на бушующее море, но только пока не начиналась его проповедь. Как только «он взывал словом против бури, и буря утихала».

Прежним духом мира оставались запечатленными и все поступки Григория в высоком звании столичного патриарха. Напомним то оскорбление, какое нанес Григорию обласканный им модный философ того времени Максим Циник. Он хотел взять у Григория кафедру Константинополя для себя и коварной лестью даже добился сочувствия в этом со стороны Александрийского епископа Петра и некоторых египетских епископов. Если бы Григорий был человеком, который может затаить вражду против лиц, причинивших ему несправедливость, то он бы мог находить трудным для себя подавить чувство мщения по отношеню к Петру и египтянам, вставшим на сторону Максима, ставленника жалкой лавки одного свирельщика[749]. Но на самом деле, как истинный миротворец, он воспользовался первым же случаем для того, чтобы примириться с ними, и делал все зависящее от себя, чтобы обеспечить истинный и прочный мир.