Святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский Владыка Иоанн – святитель Русского Зарубежья

То было последнее письмо митрополита Сергия, в котором он свободно писал то, что внутренне сознавал истинным. Тюремное заключение, угрозы в отношении не только его, но и всей Русской Церкви и лживые обещания советской власти сломили его: через несколько месяцев после своего любвеобильного письма заграничным иерархам, являющегося как бы завещанием перед потерей внутренней свободы, митрополит Сергий издал Декларацию, в которой он признал советскую власть за подлинно законную русскую власть, пекущуюся о благе народном, «радости которой суть наши радости и горести – наши горести» (Декларация от 16/29 июля 1927 года). Одновременно, согласно обещанию, данному им советской власти, митрополит Сергий потребовал от заграничного духовенства подписки о лояльности советской власти.

Этот указ стоял в полном противоречии с высказанным за 9 месяцев до того взглядом, что Московская Патриархия не может руководить церковной жизнью эмигрантов. Если для находившихся в России, перенесших тяжелые страдания, могли быть смягчающие обстоятельства их нравственной сдачи жестокой власти, так же как каноны церковные во время гонений смягчали епитимьи отрекшимся от Христа после тяжелых страданий, то для находящихся на свободе и в сравнительной безопасности никаких смягчающих обстоятельств и оправданий и даже здравого смысла в такой подписке не было. Едва ли сам митрополит Сергий рассчитывал, что кто-либо за границей подчинится его указу, и сделал то явно, чтобы выполнить требования советской власти и тем самым с себя снять ответственность.

Однако таковым оказался митрополит Евлогий со своими викариями и епископом Севастопольским Вениамином [Федченковым]. Между тем в самой России оказались мужественные исповедники из числа заключенных и находившихся на свободе, заявившие митрополиту Сергию о непризнании соглашения с властью безбожной – гонительницей Церкви. Многие из них прервали даже молитвенное общение с митрополитом Сергием, как «павшим» и вступившим в союз с безбожниками, и за ними последовала часть клира и мирян в России. Безбожная советская власть жестоко преследовала таких стойких иерархов и их последователей.

Не исполнив своих обещаний митрополиту Сергию, побудивших его пойти на соглашение с нею, она в то же время лишала свободы, ссылала и даже казнила многих не признавших Декларации митрополита Сергия.

К числу лиц, не признавших Декларации митрополита Сергия о верности советской власти, принадлежали местоблюститель Патриаршего престола митрополит Петр [Полянский], заместителем которого являлся митрополит Сергий, митрополиты Ярославский Агафангел [Преображенский] и Казанский Кирилл [Смирнов], указанные Патриархом Тихоном как возможные местоблюстители того престола (если бы Петр не вступил на него), митрополит Иосиф Петроградский [Петровых] и многие другие известные иерархи. Да и сам митрополит Сергий был единомышлен с ними еще задолго до подписания Декларации по указанным выше причинам.

Декларация митрополита Сергия не принесла пользы Церкви. Гонения не только не прекратились, но резко усилились. К числу прочих обвинений, предъявлявшихся советской властью священнослужителям и мирянам, прибавилось еще одно – непризнание Декларации. Одновременно по всей России прокатилась волна закрытия храмов. В течение нескольких лет были уничтожены или взяты для разных надобностей почти все храмы. Целые области остались без единого храма. Концлагеря и места принудительных работ содержали тысячи священнослужителей, значительная часть которых никогда не вышла на свободу, будучи там казнена или умерши от непосильных трудов и лишений. Преследовались даже дети священников и все верующие миряне.

С сими гонимыми духовно была Русская Зарубежная Церковь. Кроме нескольких уже упомянутых иерархов, все остальные, во главе с митрополитом Антонием, наотрез отказались дать подписку в лояльности советской власти и выступили с ярким обличением. Кроме того, митрополит Антоний, очень любивший митрополита Сергия и внутренне страдая за своего любимого ученика и друга, написал от себя увещательное письмо, вероятно не дошедшее до него, во всяком случае не могшее теперь уже оказать влияния на его поступки.