Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

Необходима была и площадка для общения атеистических кадров, поскольку ошибки в атеистической работе носили повсеместный характер. И. К. Панчин, преподаватель кафедры атеизма Московского технологического института пищевой промышленности, доказывал, что лишь немногие атеисты преодолели традицию 1920–1930‐х гг. – делить людей на атеистов и верующих596. Юрий Стельмаков, аспирант недавно созданной кафедры истории и теории атеизма и религии МГУ и сотрудник отдела пропаганды ЦК ВЛКСМ, также настоятельно подчеркивал, что атеизм должен выйти за рамки простых противопоставлений и разоблачения религии, должен воспринимать сложную динамику религиозности сквозь призму индивидуальной психологии и личного опыта597. Он напомнил своим коллегам, что стандартная формула, применяемая для объяснения религиозности людей – «человек попал в беду и его затащили в секту», отличается «вредным примитивизмом», поскольку «у человека назревает сначала такая потребность, а церковники этим пользуются и человек не затягивается, он сам идет в секты». Стельмаков упрекал атеистическую пропаганду в том, что она ведется примитивно, на уровне использования банальных противоречий в таком роде – космонавты полетели в космос, значит, бога нет, поскольку они его там не видели, и так далее. Он побуждал атеистов вместо этого стараться охватить всю сложность человеческого опыта, ссылаясь на «удачное» письмо, напечатанное в первом выпуске журнала, где было сказано, что Библия так же противоречива, как сама жизнь. По мнению Стельмакова, это высказывание удачно, поскольку в нем отражено несовершенство человеческого разума. Именно так часто возражают пропагандистам прогрессивные верующие, отвечая на все их доводы, что космонавт был ограничен стенками своего космического корабля и не мог видеть бога, что бог на самом деле пребывает в сердце человека или в бесконечности. В конечном итоге, заключил Стельмаков, пропагандисты атеизма отталкивают верующих тем, что пытаются подменить правду жизни правдой факта598.

Но реальная опасность «примитивного» атеизма состояла в том, что он отпугивал свою целевую аудиторию и в конечном итоге отталкивал именно тех людей, на которых атеисты стремились воздействовать: Стельмаков упоминал лектора по атеизму, бывшего сотрудника КГБ, который даже на самого обычного баптиста смотрел как на врага, и отмечал, что пропагандисты в целом склонны смотреть на верующих как на политически неблагонадежных, потенциально опасных людей. Но в таких условиях, отмечал он, никакая атеистическая работа невозможна, потому что после таких атеистических мероприятий верующие скажут: мы принимаем коммунистическую идеологию, но не в такой форме599.

Еще один пропагандист заметил, что советские атеисты поднимают мировоззренческие вопросы впервые, тогда как все религии «задолго до них ставили подобные вопросы». Тем не менее больше всего его беспокоило, что марксистско-ленинскому учению недостает содержательного духовного компонента. Когда верующие спрашивают, что атеисты могут им дать взамен религии, констатировал он, атеисты предлагают только научную статистику или философию и больше ничего600.

Коммунистическая идеология сулила блестящие перспективы, но внутренний мир советских людей оставался полным противоречий и повседневных проблем. Борис Марьянов, ответственный секретарь редакции журнала, отмечал, что необходимо больше писать о «трагедии душевного мира». Недостаточно обращаться к человеку вообще; атеисты должны обсуждать конкретный духовный опыт. Как сформулировал это Сумарев, «„Мир человека“ – это, пожалуй, более подходящее название… Но нет человека вообще, а есть конкретный человек. К какому человеку мы будем обращаться. Мы часто говорим о верующем человеке, но забываем, что он не существует в нашем обществе изолированно, и если его окружение идет в ногу с жизнью, то его легче оторвать от верующих и легче воспитывать в духе нашей коммунистической морали». Сумарев настаивал, что недостатки атеистической пропаганды воплощают в себе более общие проблемы советской системы. Он побуждал работать над «эмоциональной насыщенностью» пропаганды. «Недостаток научно-атеистической пропаганды заключается в том, что мы ее крайне засушили, – отмечал он, – она крайне бедна в эмоциональном отношении, а верующий человек живет чувствами». По мнению Сумарева, «не должны стоять в стороне от этой пропаганды писатели, художники, музыканты, а вопрос об атеистических традициях в искусстве совершенно не разработан»601.

Формирование позитивного содержания научного атеизма было не просто теоретическим вопросом. Это затрагивало саму ткань повседневной жизни, поскольку любое проявление бюрократического равнодушия к людям подрывало веру в обещания советской коммунистической идеологии. А. Т. Москаленко, работавший в Сибирском отделении Академии наук СССР, подчеркивал, что журнал должен уделять внимание субъективному жизненному опыту советских людей.